Эротическая Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим

Что же, Д. К. не против, Д. К. необходимо успокоиться, и он с удовольствием принимает то самое предложение, от которого отказался (на свою беду, надо заметить) несколько часов назад. Идти им, как оказывается, недолго, да и вообще в этом городишке все рядом, рукой, что называется, подать, даже планчик мог бы набросать Каблуков, если бы нашелся под руками листочек бумаги да какое–нибудь стило еще откопалось, но нет листочка бумаги, нет ничего, чем можно на нем корябать, так что остается лишь словесно изобразить место действия: вот здесь, к примеру, будет точка их встречи с Энколпием, здесь дорога, ведущая в город, тут крестиком отметим дом, в котором Энколпий, Аскилт и Гитон нашли себе пристанище и где побывали совсем недавно Абеляр с Джоном Ивановичем, по этой улочке Д. К. шел к морю, тут вот бухта и берег, где у него украли одежду, по этой улочке он решил пробираться голым обратно, а вот в этом месте, его надо тоже отметить крестиком, ему захотелось поссать, тут–то и был он пленен Хрисидой и двумя неграми со здоровенными кобелями на коротких сыромятных (отчего–то хочется, чтобы они были именно такими) ремнях. А вот по этой улице его, плененного, повели к особняку Квартиллы, из которого он и бежал, подвергшись прежде жуткому насилию с помощью кожаного приапа, то бишь большого искусственного фаллоса, только вот сама Квартилла называла это не насилием, а лечением, но как ни обзови, смысл–то един получается, не так ли, Джон Иванович? Так, так, отвечает он сам себе, мысленно завершая нарисованную столь подробно карту, на которой не хватает пока лишь одной детали, а именно дома Тримальхиона, у ворот которого и остановились сейчас Д. И. Каблуков, друг его Абеляр и двое сопровождающих. На воротах внимание Каблукова сразу привлекла следующая надпись:

ЕСЛИ РАБ БЕЗ ПРИКАЗАНИЯ ГОСПОДСКОГО

ВЫЙДЕТ ЗА ВОРОТА,

ТО ПОЛУЧИТ СТО УДАРОВ.

У самого же входа в дом стоял привратник в зеленом платье, подпоясанный ярко–вишневым поясом, и чистил на серебряном блюде горох. Над порогом висела золотая клетка, из которой пестрая сорока приветствовала входящих. По левую же руку, неподалеку от каморки привратника, была нарисована на стене огромная цепная собака, а над нею большими квадратными буквами написано:

БЕРЕГИСЬ СОБАКИ

Заинтересованный всеми этими художествами. Каблуков решил пройти вдоль стены, ведущей от привратницкой к дому, и обнаружил много любопытного: тут были нарисованы и невольничий рынок с вывесками, и сам Тримальхион, еще кудрявый, с кадуцеем (см. примечание 70 к «Сатирикону» Петрония Арбитра в любом издании) в руках, ведомый Минервой, торжественно вступающий в Рим. Все передал своей добросовестной кистью художник: и как Тримальхион учился счетоводству, и как сделался рабом–казначеем. В конце портика Меркурий, подняв Тримальхиона за подбородок, возносил его на высокую эстраду. Тут же была и Фортуна с рогом изобилия, и три парки, прядущие золотую нить. Да многое тут было что еще, только Абеляр заторопил Каблукова, мол, нечего глаза пялить, надо поскорее отправляться в триклиний (Джону Ивановичу это слово уже хорошо известно), а то и так подошел Д. К. к самому что ни на есть шапочному разбору.

А вот и вход в сам триклиний и над ним опять надписи, что же, процитируем их:

ПОМПЕЮ ТРИМАЛЬХИОНУ — СЕВИРУ

АВГУСТАЛОВ — КИННАМ — КАЗНАЧЕЙ

и еще:

III ЯНВАРСКИХ КАЛЕНД И НАКАНУНЕ

НАШ ГАЙ ОБЕДАЕТ ВНЕ ДОМА

— Боже, — тихо сказал Каблуков Абеляру, — а кто он, этот Тримальхион?

Тут ему быстренько объяснили, что этот самый Г. П.Т, то есть Гай Помпей Тримальхион, есть ни кто иной, как богатейший местный вольноотпущенник, точнее же говоря, главный местный богатей, мужик, надо сказать, в чем–то помпезный и противный, лысый такой, невысокий старик, жуткий сноб, но кормежка у него, надо сказать, отменная, в чем Абеляр, например, уже убедился.

— На самом деле? — поинтересовался Каблуков.

— На самом, на самом, — негромко ответил Абеляр, — да подожди, и на твою долю хватит.