Эротические страницы из жизни Фролова

- Слышь, папа. А вам не кажется, что это… слишком?

- Что слишком?

- Ну это. С мамой.

Что за ребенок, в самом деле! Как же им дальше с нею жить? Она что, насквозь их видит, что ли?

- А что с мамой? Что ты такое придумала?

- Ничего не придумала. У тебя на физиономии все нарисовано. Яркими красками супружеской жизни.

Да. Развеселила. Но он совершенно искренне отреагировал не ее смешные слова:

- Не выдумывай. Ничего там не нарисовано.

- Хочешь, я проведу с нею воспитательную работу?

- Никакой такой работы не требуется.

- Это… тот самый?

- Нет. Она к Пашутину зашла. Просто так. Не для того, о чем ты подумала.

- Почему же ты тогда такой?

- Чудная. Обычный я. Тебе показалось.

- Не чудная, а проницательная. Меня только что Толик таким словом похвалил.

- Он тебя провожал?

- Да. Вместе с Танечкой. Им все равно в магазин нужно было. И он, кстати, вел меня за ручку. А Таня за другую. Я приглашала их зайти к нам, но они постеснялись. А жаль. Как мне себя вести, когда мама придет?

- Обыкновенно.

- Ловлю тебя на этом слове.

Ирина пришла, когда за окном только-только начали сгущаться сумерки.

Почти обычная. Какою всегда приходит домой после работы.

Тронула кратким поцелуем губы мужа, шепотом уведомив: "Совсем чуть-чуть шампанского", - словно оправдываясь за возможный алкогольный запах, которого на самом деле он и не почувствовал. Вопросительно махнула ресницами в сторону Светкиной двери и получила такой же шепотный ответ: "Читает. Ждет, чтобы вместе поужинать". Ответив так, Виктор еще и жестами добавил: мол, ничего не поделаешь, без тебя не захотела; и поосторожнее с ней - уж очень подозрительно приняла твой визит к Пашке.

Она первым делом направилась к дочери, крикнула в дверь: "Привет! Переодеваюсь - и за ужин". Приглашающе махнула рукой мужу, чтобы зашел с нею в их комнату. Как оказалось - для того, чтобы он видел, как она переодевается. Мол, у меня все в порядке, все на месте, как и было. И трусы при нем на себе заменила - блезирные на обычные трикотажные. И как бы невзначай продемонстрировала нижнюю часть блезирных - мол, сухие и прозрачные, как только из магазина. И потом сразу на кухню, где уже хозяйничала дочь.

- А в душ? - с еле заметной ехидцей осведомилась Светка.

Совсем не назидательно, а так, с легким подколом: мол, даже если где-то уже и приняла, хотя бы для виду дома поплескалась.

- Потом. Здесь руки помою. Что там у нас сегодня? Ишь ты, фаршированный перчик.

- Да. И на первое, и на второе. И даже на третье.

Ирка шлепнула ее по заднице, чтобы не болтала глупостей.

Но Светка больше и не паясничала. И сама она вела себя вполне непринужденно - даже о Пашке слов несколько как бы между прочим сказала: какой он кем-то там на работе обиженный и вообще неудачливый.

Когда они расходились по комнатам, дочь предупредила:

- Я долго буду читать. Так что не волнуйтесь, что свет гореть будет.

Первым делом Ирка вытащила из сумочки неиспользованные презервативы и спрятала их назад, в коробочку.

- Не получилось? - спросил Виктор.

Она как-то недовольно вздохнула:

- Получилось. Почти. У него свои есть. А эти я на него пожалела. Пусть тебе будут. Слушай, пора бы тебе уже и в ванной какую-нибудь клямку*** приделать. А то совсем негде уединиться.

- Хорошо. Завтра же с Сережкой займемся.

- Я хочу, чтобы ты меня обмыл. Поласкал-пополоскал. Сейчас. А?

- Давай.

А она вдруг криво усмехнулась:

- Представляешь, он на прощанье предложил мне какой-то шампунь. Как бы в подарок за… Нет, ты представляешь?

- Вполне, - улыбнулся он.

- Не издевайся хоть ты. Пошли. Я раздеться должна при тебе.

- Почему должна?

- Ай, - махнула она рукой, - ты этого, наверное, не поймешь. Пошли.

Она знала, что для него значило это ласканье-полосканье. Поэтому, когда просила, ничуть не сомневалась, что он тут же откликнется. И сама невероятно любила быть ласканой-полосканной.

Это слово - оно одно, а никак не два - они придумали очень давно, и так же давно оно стало для них нерасчленимым, но содержащим огромное разнообразие смыслов. Все, даже самое что ни на есть философское, оно в себе объединяло, - физическое действо и умозрительное восприятие, логические абстракции и чувственные рефлексии, объективную реальность и трансцендентальное созерцание, искусство и науку, поэзию и ваяние, исследование и эксперимент; за годы их близости оно постепенно превратилось чуть ли не в философскую категорию, по значимости для их мировосприятия почти равнозначную таким категориям, как материя, сознание, дух или идея - потому как в ней они соединялись воедино, как составные части их обоюдосуществования.

Потому и значило для них это действо далеко не только освобождение от пота, пыли или… всего иного.

Это правда, что так бывает…

На самом-самом деле.

И это была одна из их тайн, которой они никогда ни с кем не делились.

Кстати, отсюда и начались его представления о поверхностях, как формоопределяющей основе в структуре мироздания. Не правда ли - смешно? Нет, на самом деле вовсе не смешно…