Эротикурс

Как-то у меня мелькнуло в уме: в часть вечера, между 7–9 (и только), все свободные (без мужей и не «лунного света») выходят и садятся на деревянные лавочки, каждая перед своим домом, и скромно одетые, – держа каждая цветок в руке. Глаза их должны быть скромно опущены книзу, и они не должны ничего петь и ничего говорить. Никого – звать.

К. А. Сомов «Куртизанки»

Проходящий, остановясь перед той, которая ему понравилась, говорит ей привет: «Здравствуй. Я с тобой». После чего она встаёт и, всё не взглядывая на него, входит в дом свой. И становится на этот вечер женою его. Для этого должны быть назначены определённые дни в неделе, в каждом месяце и в целом году. Пусть это будут дни «отпущенной грешницы» – в память её…

Ф. Ропс «Порнократия»

В разряд этот войдут вообще все женщины страны – или города, большого села, – неспособные к единобрачию, неспособные к правде и высоте и крепости единобрачия. Они не должны быть ни порицаемы, ни хвалимы. Они просто факт…

(Василий Розанов «Опавшие листья»)

Мы, женщины, даже при наличности любви, не можем относиться слишком прямолинейно к факту. Для нас факт всегда на последнем месте, а на первом – увлечение самим человеком, его умом, его талантом, его душой, его нежностью. Мы всегда хотим сначала слияния не физического порядка, а какого-то другого. Когда же этого нет и женщина всё-таки уступает, подчинившись случайному угару голой чувственности, тогда вместо полноты и счастья чувствуется отвращение к себе. Точно ощущение какого-то падения и острая неприязнь к мужчине, как нечуткому человеку, который заставил испытать неприятное, омерзительное ощущение чего-то нечистого, отчего он сам после этого становится противен, как участник в этом нечистом, как причина его.

(Пантелеймон Романов «Без черёмухи»)

Елене часто казалось, что на её обнажённом теле тяжко лежат чьи-то чужие и страшные взоры. Хотя никто не смотрел на неё, но ей казалось, что вся комната на неё смотрит, и от этого ей делалось стыдно и жутко.

Было ли это днём, – Елене казалось, что свет бесстыден и заглядывает в щели из-за занавеса острыми лучами, и смеётся. Вечером безокие тени из углов смотрели на неё и зыбко двигались, и эти их движения, которые производились трепетавшим светом свеч, казались Елене беззвучным смехом над ней. Страшно было думать об этом беззвучном смехе, и напрасно убеждала себя Елена, что это обыкновенные неживые и незначительные тени, – их вздрагивание намекало на чуждую, недолжную, издевающуюся жизнь.

Иногда внезапно возникало в воображении чьё-то лицо, обрюзглое, жирное, с гнилыми зубами, – и это лицо похотливо смотрело на неё маленькими, отвратительными глазами.

Ф. фон Штюк «Грех»

И на своём лице Елена порой видела в зеркале что-то нечистое и противное и не могла понять, что это.

Долго думала она об этом и чувствовала, что это не показалось ей, что в ней родилось что-то скверное, в тайниках её опечаленной души, меж тем как в теле её, обнаженном и белом, подымалась всё выше горячая волна трепетных и страстных волнений.

(Фёдор Сологуб «Красота»)

Они писали меня.

Я стояла одна, обнажённая, перед ними. Я же была их, их – там, на полотне.

И ещё смотрела.

И нашла, что мы с Верой были строги накануне и что кричала я и ругалась, как… проститутка.

И ещё была. И ещё смотрела много раз. И упивалась своим утешением, своим утешением.

Тридцать три урода были правдивы. Они были правдою. Они были жизнью. Острыми осколками жизни, острыми, цельными мигами. Такие – женщины. У них любовники.

У. Этти «Три стоящие обнажённые»

Каждый из этих тридцати трёх (или сколько там было?) написал свою любовницу. Отлично! Я же привыкла к себе у них.

Тридцать три любовницы! Тридцать три любовницы!

И все я, и все не я.

Изучала уродов подолгу: перед тем как стоять, после того как стояла.

Стояла для того, чтобы изучать. Это было так едко. Мне казалось – я учусь жизни кусочками, отдельными кусочками. Осколками, но в каждом осколке весь его изгиб и вся его сила.

И стали уроды делиться. С каждым днём яснее. Половина стали любовницами и половина – Царицами. Каждый из тридцати трёх создал свою любовницу или свою Царицу.

И стало мне забавно отсчитывать любовниц от Цариц. Но каждый день они путались снова, а когда уходила, и дома, лёжа у себя на локтях, старалась я припомнить каждую себя, каждый свой осколочек там, – путались личины мучительно, и я смеялась, как глупенькая, вскакивала и громко шептала:

Тридцать три любовницы. Тридцать три Царицы. Тридцать три любовницы. Тридцать три Царицы. И все я! И все я!

(Лидия Зиновьева-Аннибал «Тридцать три урода»)

Н. Бодаревский «Обнажённая в мастерской»

Г. Климт «Девушки»