– Прекрасные юноши, вот иду я на перекрёстки ваших улиц, нагая и прекрасная, жаждущая объятий и пламенных ласк, я, великая царица поцелуев. Вы все, смелые и юные, придите ко мне, насладитесь красотою и буйным дерзновением моим, в моих объятиях испейте напиток любви, сладостной до смерти, любви, более могущественной, чем и самая смерть. Придите ко мне, ко мне, к царице поцелуев.
Заслышав пронзительно-звонкий зов Мафальды, отовсюду поспешно сбежались юноши того города.
Красота юной Мафальды и ещё более, чем эта красота, бесовское обаяние, разлитое в её бесстрашно и дерзко обнажённом предо всеми теле, распалили желания сбежавшихся юношей.
Первому же из них открыла юная Мафальда свои страстные объятия и упоила его блаженством сладостных поцелуев и страстных ласк. Отдала она его желаниям своё прекрасное тело, простёртое здесь же, на улице, на поспешно разостланном широком плаще её любовника. И пред очами вожделеющей толпы юношей, испускающих вопли страсти и ревности, быстро насладились они горячими ласками.
Едва разомкнулись объятия первого любовника, едва склонился он к ногам прекрасной Мафальды в страстной истоме, желая кратким отдыхом восстановить любовный неистовый пыл, оттащили его от Мафальды. И второй юноша завладел телом и жаркими ласками Мафальды.
Густая толпа вожделеющих юношей теснилась над ласкающимися на жёстких камнях улицы.
– Им жёстко, – сказал кто-то благоразумный и добрый, – подложим им свои плащи, чтобы и для себя приготовить пышное ложе, когда придет наш черёд возлечь с царицею поцелуев.
И вмиг гора плащей воздвиглась среди улицы.
Один за другим бросались юноши в бездонные объятия Мафальды. И отходили в изнеможении один за другим, а прекрасная Мафальда лежала на мягком ложе из плащей всех цветов, от ярко-красного до самого чёрного, и обнимала, и целовала, и стонала от беспредельной страсти, от не утоляемой ничем жажды поцелуев. И свирельным голосом, и далече окрест был слышен голос её, взывающий так:
– Юноши этого города и других городов и селений, ближайших и дальних, придите все в объятия мои, насладитесь любовью моею, потому что я – царица поцелуев, и ласкания мои неистощимы, и любовь моя безмерна и неутомима даже до смерти.
Довольствоваться любовью одного человека так же странно, как довольствоваться исцелением одного больного. Всех, кого судьба приведёт ко мне, я хочу любовью исцелить от уродства жизни. Но каждый из них хочет, чтобы его любовь стала единственной.
И я лгу и притворяюсь, но разве жрецы всех времён не лгали? Ложь – это калоши, в которых я перехожу вброд через их бессилие. Но как бы хорошо было, если бы наконец пришёл видящий и понимающий и сказал мне: я не прошу у вас ни счастия, ни обещания счастья.
Я хочу того, чего другие боятся. Толкните меня в бездну, чтобы я вечно падал, вечно замирал от падения. Спасите меня от скуки удовлетворения, от мук пресыщения, от возможности успокоиться, осоветь.
Я отуманен любовью, но я не знаю, кого я люблю. Меня красиво злит Женя, творчески взбудораживает египтянка, доводит до какого-то инфернального чувственного столбняка Ольга. Но…
Но вот, как всегда неожиданно, приезжает из-за границы Виктория – самая страшная для меня, самая непонятная, самая желанная из женщин. И несколько дней я страдаю от неразрешимой путаницы ощущений – любви, ненависти, досады, злости и, главное, упрямого стремления охватить и постигнуть её поистине загадочный для меня призыв. Она бесконечно зовёт меня, но я, точно окаменелый, не двигаюсь с места. Её лицо, её губы, её тонкие, всегда холодные руки притягивают меня к себе, но я остаюсь неподвижен в каком-то бессильном недоумении.
«Вот она, твоя избранница, Вик тория», – говорит голос с другой планеты. «Да, избранница», – отвечает голос души. И всё. И ничего больше. Я не могу осмыслить её поцелуя. Он не нужен. Правда, я знаю, что я хочу горничную Лизу, гимназистку Муню, полногрудую Вавочку из Кронштадта и каждую встречную женщину с определённым рисунком рта. Но я знаю также, что и Виктория, и Женя, и египтянка, и Ольга – все они по-настоящему выдуманы мною. Их могло совсем не быть.
Никакими усилиями воли я не могу сосредоточить всё своё внимание, всю творческую выдумку на одной из этих женщин, и ни одна из них не владеет мною до конца. Где-то впереди, может быть, даже не здесь, на земле, в каком-то тумане воображения, грезится мне окончательная она, укравшая и соединившая все эти отдельно волнующие меня черты: отдельные улыбки, интонации, запахи, походки, качания бёдер, сверкания и сияния глаз…
Где-то впереди мыслю я ту окончательную полноту священного испуга, охватывающего меня иногда в фойе театра, в вагоне, на перекрёстке улицы, тот истинный обморок страсти, который мог бы избавить меня от…