Читаем Есаулов сад полностью

МУЖЧИНА В БЕЛОМ ХАЛАТЕ. Федор Иванович, не правда ли, сад в эту пору дивный?


Садовник молчит, будто не слышал вопроса.


МУЖЧИНА В БЕЛОМ. Но сад это древесные культуры и травы. А среди древесных есть особи, чуждые вам, не правда ли?

САДОВНИК (в некотором раздумье). Видите ли, в этом пособии (он приподнимает записную книгу) развиваются аксиоматические положения – борьба межвидовая заканчивается гибелью культурных видов. Искусственная же вегетация, прервав стихийное развитие, сплошь и рядом приводит к вырождению. Вырожденцы захватывают время и пространство.

МУЖЧИНА В БЕЛОМ (заглядывая через плечо Садовника). Кто автор этого пособия? Ах, у вас рукопись? Это ваша точка зрения?

САДОВНИК. Это точка зрения выдающихся генетиков. Но и моя, в значительной степени. Впрочем, я продолжаю наблюдения.


Женщина в белом трогает за плечо мужчину в белом и показывает ему нечто на страницах блокнота (она с блокнотом).


МУЖЧИНА. Говорят, вы придаете садам роль, не свойственную им.

САДОВНИК. Кто это говорит?

МУЖЧИНА. Скажем так – ваши оппоненты.

САДОВНИК. Сады хранят историческое время. Здесь, в саду, видна временная перспектива, ибо сад – это не декорации, которые можно убрать.

МУЖЧИНА. Сад можно вырубить.

САДОВНИК. Культура пестует сады, варвары уничтожают. Но связь времен, хронотоп исторического времени – в садах. Если угодно, в садах воплощен рукотворный идеал сущего, созданный в союзе с природой, а не в борьбе с нею. Гонения на сады – знамение уничтожения времени.

МУЖЧИНА. Разве можно уничтожить время? Время вне нас.

САДОВНИК. Стоит начать экспериментировать с историей, и умирает традиция, умирают сады, умирает время, не только прошлое и настоящее, но и будущее. Ибо историческое время в нас и в садах тоже. Изгоните для начала клен и березу, затем настурции и астры, оставьте тополь и георгины – и вы скоро увидите: время разрушено. Симфония взорвана, преемственность оборвана. Остается рок.

МУЖЧИНА. Надо полагать, с некоторыми породами деревьев вы в доверительных отношениях?

САДОВНИК. Деревьям я доверяю всецело (с легкой усмешкой). Вчера кедровые устроили бунт…

МУЖЧИНА. Да что вы?!


Женщина что-то быстро записывает, стоя за его спиной.


САДОВНИК. Старые кедры изгнали молодого, который позволил наживить себя на корневую систему сосны. Боже, что за эксперименты в ботанике…

МУЖЧИНА. Изгнали? И вы участвовали в изгнании?!


Запыхавшись, вбегает на площадку Алексей. Он видит врача, беседующего с отцом, и останавливается, вкопанный.

Женщина в белом делает знаки Алексею не мешать беседе.


АЛЕКСЕЙ (сорвавшимся голосом). Отец!

САДОВНИК. Хвойные леса не столь любезны моему сердцу. Но антагонизмы среди широколиственных задевают меня сильнее. Сложился заговор…

МУЖЧИНА. Заговор деревьев!

САДОВНИК. Да, березы не отвечают взаимностью вязам. Вязы вступили в заговор…

АЛЕКСЕЙ (отчаянно). Отец, опомнись!

МУЖЧИНА. Алеша, ты напрасно волнуешься. Я вполне осознаю, передо мной вяз в человеческом обличье. Такое не часто бывает.


Появляется женщина с той стороны, откуда прибежал Алексей.

Она приближается; сначала трудно узнать ее, но узнается – это Мария, в ситцевом платье, в косынке, без помады и пудры на лице.

Мария вслушивается в происходящее.


МУЖЧИНА. У вас в Ботаническом саду прям-таки борьба партий.

САДОВНИК. Я всего лишь немой свидетель борьбы. Вообще-то мне по душе турецкая гвоздика и настурция, карнавалы цветов, праздник души…

МУЖЧИНА. Вы, говорят, даже цветам даете имена? Мария – прекрасное имя, не правда ли? Или Надежда, мой компас земной… Или пани Ирина.

САДОВНИК. Прекрасное имя Анастасия. Настя. Единственно прекрасное среди всех.

МАРИЯ (решая вмешаться). Федор Иванович!

САДОВНИК. Ах, это вы, горемычная ласточка?…


Женщина в белом делает угрожающие знаки.


МУЖЧИНА. Карнавалы цветов…

САДОВНИК. Печальные карнавалы. Цветы протестуют, когда поутру их срезают для большого начальства. И они правы, правы! Это так же ненормально, как если бы поутру обрезать человеку ноги и верхнюю часть тела переносить на гряды. А цветы при этом говорили бы: какое благоухание, как красиво…


Мужчина смеется, женщина тоже улыбается, но продолжает писать в блокнот.


АЛЕКСЕЙ. Папа, хватит, пойдем домой, обедать.

МУЖЧИНА. Это ваш сын?

САДОВНИК. Да. Он из породы кленов, но морозоустойчив.


Алексей и Мария берут Садовника за руки.


АЛЕКСЕЙ. Пошли! Ты, кажется, сотворил беду.

САДОВНИК (вырываяруки). Я сотворил беду?! Беда машет крыльями над всей Россией, да что над страной'– над планетой. Нам осталось жить считанные часы… Завтра они соберутся…


Женщина лихорадочно записывает.

Мужчина впился глазами в Садовника.


САДОВНИК. Время погонят вспять… Вырубят сады, уничтожат редкостные породы деревьев… И леса под топор, под рукотворные моря… Кедры и пихты, клены и рябины… Дыхание перекроют. Зловоние над городами и селами… Ах, хорош дождь в дубовом лесу на среднерусской равнине… Но они уничтожат русскую равнину… Тундра и лишайники останутся детям…


Садовник вдруг заплакал.


Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза