Есенин: Обещая встречу впереди

Отдыхать не стал — где-то раздобыл четыре полубутылки шампанского и тут же поднялся этажом выше, к Устиновым.

— Пойдёмте ко мне!

Был возбуждён, улыбался, говорил больше всех.

Впрочем, даже это не ввело Устинова в заблуждение — он уже знал о стремительных переменах в есенинском настроении.

В своём номере Есенин рассказал Георгию и его жене Елизавете, что развёлся с Толстой, что с концами перебрался сюда, что у него большие планы.

Пил в основном сам.

Днём отправил Эрлиху записку с посыльным: «Вова! Захвати вещи ко мне в гостиницу».

Жить у Эрлиха передумал. Ему тут понравилось.

Уже к часу приехал Эрлих.

Посидели совсем немного.

Эрлих:

— Поедем ко мне на Бассейную, хоть в гости.

Есенин:

— С Жоржем хочу побыть, мы старые друзья. С ним, с Лизой. На Бассейную их сложно будет привезти. Тут буду. Сам приходи. Здесь просторней.

Днём Есенин с Устиновой съездили за продуктами — приближались праздники.

По дороге рассказывал, что сестра Катя вышла замуж, и смеялся, что сам от этих проблем избавлен навсегда — он был уже трижды женат, а больше по закону нельзя.

Есенин купил гуся, коньяка, шампанского, закусок, разного вина.

Вечером, после четырёх, снова все собрались: Эрлих, Устиновы, их знакомый — журналист Дмитрий Ушаков, старинный друг Гриша Колобов, тот самый, у которого был свой салон-вагон, его жена.

Просидели до одиннадцати.

Есенин говорил о Пушкине («Порок Пушкина в том, что он писал письма с черновиками. Он был большим профессионалом, чем мы») и о Ходасевиче («Вот дьявол! Он моё слово украл! Я всю жизнь искал это слово, а он нашёл! Жидколягая!»).

Постепенно стали расходиться. Когда остались Устинов и Эрлих, Есенин читал новые стихи и «Чёрного человека».

Устинов пишет, что впечатление было «тягостным».

Гусь, ещё не приготовленный, лежит в углу, на столе вино, закуски — и звучат строчки о человеке, утратившем не просто синь очей во мгле, а себя самого.

Эрлих остался ночевать с Есениным.

Когда уже потушили свет, Есенин говорил о двух вещах: о журнале, который хочет издавать, и о смерти.

Заснули не очень поздно.

* * *

Есенин проснулся в пять утра.

Эрлих ещё спал.

Пошёл к Устиновым в красном халате, поднял их. Проснулись, не стали ругаться.

Поговорили часок.

Упросили Есенина ещё отдохнуть.

Он вернулся к себе, растолкал Эрлиха.

Было шесть утра.

— Слушай, Вова, поехали к Клюеву.

— Поедем.

— Верно поедем?

— Да. Только я адреса не помню.

— Пустяки. Я помню.

Помолчав, добавил:

— Ссоримся с ним всякий раз. И всё равно хочу его видеть. Он мой учитель. Люблю его.

До девяти пролежали в кроватях, глядя в окно.

Зима: светало медленно.

Рассвет был синий, потом становился всё голубее и голубее.

Есенин вдруг обрадовался:

— Ага, значит, я прав. Помнишь, у меня: «Синий свет! Свет такой синий…»

Часа через два пришли выспавшиеся Устиновы; вместе позавтракали, напились чаю.

Есенин выпил пару бокалов вина.

Закупленный алкоголь достаточно быстро заканчивался.

В начале десятого отправились с Эрлихом на Большую Морскую — через рынок.

Надо было что-то купить в подарок, соответствующее случаю.

Сначала купили огромный хлеб деревенский, свежевыпеченный.

Но Есенин этим не удовлетворился.

Искал ещё что-нибудь подходящее и вдруг увидел петуха, живого.

Вот что надо Клюеву! Пусть учится кукарекать.

Эрлих нёс хлеб, Есенин петуха и всю дорогу с ним разговаривал.

Петух то вздрагивал крыльями, рвался на свободу, то начинал засыпать и смеживать глаза от усталости.

— Эй! Не умирай! — будил его Есенин.

Дул в голову. Петух просыпался.

Клюев жил в 45-м доме, но Есенин всё-таки забыл адрес.

Искали очень долго.

Заходили в каждый двор.

Постучали в десятки дверей.

— Нет тут никакого Клюева, — ответили им дюжину-другую раз.

— Как нет… — ругался Есенин. — Вот дьяволы.

Зачем-то показывал открывавшим петуха, переспрашивая:

— Точно не знаете? А соседа по фамилии Клюев нет у вас? Поэт. С усами. Нет?

От них, как от сумасшедших, отмахивались. Захлопывали дверь.

Эрлих, соскрёбывая с хлеба крошки, бросал их в рот и задумчиво катал языком. Вкусно…

Есенин вставлял башмак в проём приоткрывшейся двери и просовывал петуха:

— Петь, скажи им!

Поначалу было весело, потом стало надоедать.

Петух тоже устал.

Эрлих был за то, чтобы оставить поиски до другого раза, но Есенин не сдавался.

— Точно не знаете Клюева? И стихов его не читали? Зачем вы живёте тогда…

Всё могло окончиться дракой, но Эрлих, наконец, увидел телефонную будку и, позвонив кому-то, узнал точный адрес.

Клюев ещё спал — подняли с постели.

Вглядывался в гостей то ли довольно, то ли недовольно — за усами, за прищуром и не разберёшь.

— Мой учитель, — представлял Есенин Эрлиху Клюева с таким видом, словно они виделись впервые и эту фразу Есенин не успел с утра повторить дюжину раз.

— Держи петуха, Коля.

Клюев с некоторым сомнением — не шутят ли? — но и с радостью принял петушка, а следом и хлеб.

Стоял так, с хлебом и с петухом, посреди комнаты.

Есенин сразу же, без перехода, доставая папиросы и кивая на дорогие иконы в углу, поинтересовался:

— Николай, можно я от лампадки прикурю?

Клюев совершенно серьёзно в ответ:

— Что ты, Серёженька! Это материнское благословение. На вот спички.