Есенин: Обещая встречу впереди

Основные (хотя и не все) есенинские друзья — с еврейской кровью: Каннегисер, которому были посвящены небывалой нежности стихи; Мариенгоф, Эрлих; в меньшей степени Шершеневич, но и он тоже — и, безусловно, больше, чем, скажем, Пимен Карпов.

В последние годы он крепко сошёлся с Бабелем.

Издавали Есенина многие, но стихи «Издатель славный!..» Есенин посвятил Илье Ионову (Бернштейну) и с его подачи написал целую поэму по его рассказам.

Можно привести чуть более сложный, но не менее показательный пример: в минуты раздрая Есенина, как никто, мог успокоить Мейерхольд — и Есенин ему доверялся.

Другое дело, что Всеволод (изначально Казимир Карл Теодор) Мейерхольд (изначально Майергольд) был немец из лютеранской семьи. И отец его Эмиль Майергольд был немец, и мама Альвина Неезе тоже немка. Зачем Казимир Карл Теодор Майергольд, так сказать, евреизировал свою фамилию, вопрос любопытный; но в любом случае Есенин его немцем, как и свою Зину, точно не считал.

А вот с Орешиным по-настоящему сердечной дружбы — такой, чтобы жить под одной крышей, не расставаться, хлеб делить на двоих, — не складывалось. Между Есениным и Клычковым после непродолжительного совместного бытования в 1918 году пробежала чёрная кошка, и за последующие годы они так и не сошлись заново.

Ивана Приблудного обожал, но лицом по столу возил…

Грузинов?

Да, Грузинов был крепкий приятель.

Всеволод Иванов, пожалуй, тоже.

Писатель Иван Касаткин, поэт Василий Казин — ну да, да.

Леонид Леонов ценился им как мастер, но здесь до тёплого приятельства, как с Бабелем, дело не доходило: слишком разные характеры.

Валентин Катаев придумал дружбу с Есениным, по большей части, задним числом.

Да, Есенин обожал Сергея Конёнкова — но здесь чувство было скорее сыновнее — тот был сильно старше.

И ещё Ширяевца Есенин любил, как мало кого: по-настоящему, пожизненно. Но и у того настоящая фамилия была почему-то Абрамов.

Во всём этом раскладе антисемитизм Есенина выглядит несколько странно. Порой он словно направлен был против незримого оппонента.

Потому что большинство из тех, кто вблизи, — ласковые друзья и преданные женщины.

По количеству времени, проведённого вместе, под одной крышей (не считая матери, отца, сестёр, деда, бабок и за исключением периода обучения в Спас-Клепиках), первая пятёрка в жизни Есенина выглядит так: Мариенгоф, Дункан, Клюев, Райх, Бениславская.

Говорит это о чём-то?

Наверное, о чём-то да говорит.

Например, о том, что среди всех перечисленных русский по крови только Клюев.

Даже после ссоры с Мариенгофом Есенин ни в одном из сборников не снимал посвящений ему. В последние годы выходят подряд «Берёзовый ситец», «О России и революции», «Избранные стихи» — и в каждом посвящения Мариенгофу.

Были ли у него другие посвящения в этих книжках?

Да, ещё два: Лидии Кашиной посвящено стихотворение «Берёзка», Клюеву — стихотворение «Теперь любовь моя не та…» — о том, как Клюев, подобно мельнице, никогда не сможет взлететь.

То есть, по сути, в избранном Есенина только два — два! — посвящения: первой его любви и главному другу.

И с этим тоже ничего не поделаешь.

Из всей этой смутной истории отношений Есенина и отдельных его оппонентов если и просматривается какой-то вывод, то, рискнём предположить, простой: он, безусловно, далеко не всегда был прав, но и не он, как говорится, первый начал.

* * *

Если же рассматривать тему шире, то Есенин, безусловно, был интернационалист.

Не только потому, что обожал своих грузинских, абхазских и азербайджанских товарищей и счастлив был, что такие разные и удивительные народы живут одной семьёй.

О Кавказе Есенин сочинил несколько замечательных вещей, где в числе прочего сказал:

…Я — северный ваш друг

И брат!

Поэты — все единой крови.

И сам я тоже азиат

В поступках, в помыслах

И слове…^[79]

У Тициана Табидзе в стихах, написанных после смерти Есенина, — повторение той же мысли:

…Веру в родство наше вспомнить посмею:

Монгольская кровь у обоих у нас…^[80]

Это сам Есенин, вспоминал Табидзе, немного в шутку, а более всерьёз настаивал на том, что они оба несут в себе монгольское наследие.

Есенин последовательно подчёркивал азиатскую составляющую Руси и России.

В известном смысле перед нами позиция, предвещающая евразийство.

Но эта позиция не прижитая, а опять же врождённая: Есенин вошёл с ней в литературу, вослед за «русью» неизбежно вспоминая «любимую мордву» и столь же любимую «чудь».

Создаётся впечатление, что имена народов, живущих вместе с русскими и составляющих нашу политическую нацию, Есенин повторял с удовольствием, словно бы удивляясь и радуясь:

…В том зове калмык и татарин

Почуют свой чаемый град,

И чёрное небо хвостами,

Хвостами коров вспламенят…^[81]

Или годом ранее:

…Размахнулось поле русских пашен,

То трава, то снег.

Всё равно, литвин я иль Чувашии,

Крест мой, как у всех…^[82]

Под крестом здесь надо понимать не нательный крестик, а судьбу.

Общую судьбу.

* * *

Не менее сложная и порой болезненная тема — Есенин и Церковь, Есенин и христианство.