Есенин: Обещая встречу впереди

Эта офицерская песня и отрезанные ноги с белыми пальцами, торчащими из окровавленного таза, приведут к очередному серьёзному крену в его политических убеждениях.

В «Анне Снегиной» будет коротко и зло сказано об этих чувствах: «…Я понял, что я — игрушка, / В тылу же купцы да знать…», «…Прохвосты и дармоеды / Сгоняли на фронт умирать…»

В дороге у Есенина случился приступ аппендицита — и он сам угодил на операционный стол.

Отлежался после операции совсем немного; зная, что поезд тащит сотни покалеченных, обезноженных, ослепших, контуженных, на вопрос, как себя чувствует, — ответит: нормально чувствую, — и вернётся к службе.

16 мая поезд вернулся в Царское Село.

Развернулись — и обратно.

1 июня снова были в Киеве.

3 июня в Шепетовке приняли 437 человек, в основном тяжело раненных.

Следом Казатин, Новоселицы, Могилёв-Подольский на Днестре, Окница, станция Новоселицы на границе России, Румынии и Австро-Венгрии. Именно там была сделана известная фотография команды поезда — с Есениным, полулежащим на переднем плане.

Если рассмотреть остальных санитаров и фельдшеров, заметно, что почти все они усаты и только тот, что оказался ближе всех к объективу, безус и оттого выглядит самым юным.

9 июня поезд вернулся в Киев, и его посетила вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Зашла в перевязочную, где раненые лежали на столах, и пожелала всем скорейшего выздоровления.

Конотоп, Курск, раненые, всенощные, утки, перевязки, операции, всенощные, умершие до операции, умершие во время операции, умершие вскоре после операции, перевязки, кровавые тряпки, тазы с конечностями… И снова, 12 июня, Москва, а на следующий день — Царское Село. Есенин получил отпуск на 15 дней.

* * *

16 июня Есенин встретился с поэтом Пименом Карповым.

Он был старше Есенина на девять лет. Родом из Курской губернии, из старообрядческой семьи. В 1905 году занимался пропагандой среди крестьянства, в 1907-м его арестовали; сидел в тюрьме в Рыльске, бежал, поселился в Финляндии.

Карпов публиковался с 1906 года, и Есенин точно его читал и заметил.

Сравните хотя бы карповское, написанное в 1914-м:

Я странник опальный

Из чащи глухой,

Крещу беспечальной

Заклятья звездой…

с есенинским, написанным годом позже:

Я странник убогий.

С вечерней звездой

Пою я о Боге

Касаткой степной…

В литературу Карпов пришёл примерно той же дорожкой, что Клюев и Есенин, желая заслужить внимание петербургских патентованных ценителей; но результат у него получился куда более обидным, чем в случае с Есениным.

Его роман «Пламень» (вышел в 1913 году) заметил Блок, спокойно констатировав, что главная его тема — распря между дворянской интеллигенцией и народом: «…из „Пламени“ нам придётся, рады мы или не рады, запомнить кое-что о России…» Тираж книги, впрочем, был изъят и уничтожен по требованию цензуры.

О своих петербургских впечатлениях Карпов высказывался более чем определённо: «Я ещё не был достаточно обтёсан и известен, чтобы с суконным рылом вписаться в калашный ряд и претендовать на свою долю пирога. Но нет-нет и заглядывал туда незваным гостем (а незваный гость, как известно, хуже татарина). „Генералы“ и старые поэты — это были всё маститые — Бальмонт, Фёдор Сологуб, Тэффи, Уманов-Каплуновский, Зинаида Гиппиус, Мазуркевич и много других — смотрели на меня, как на туземца. Кое-кто советовал даже поступить в младшие дворники или в трубочисты, чтобы иметь свой хлеб и не подавиться…»

В Первую мировую Карпов служил рядовым 1-го запасного пехотного полка, где продолжал вести революционную агитацию теперь уже среди солдат.

Есенин подарил Карпову «Радуницу» и подписал свою фотографию:

«Друг ты мой, товарищ Пимен, кинем мы с тобою камень в небо, кинем. Исцарапанные хотя, но доберёмся до своего берега и водрузим свой стяг, а всем прочим осиновый кол поставим».

Даже этого посвящения достаточно, чтобы понять, о чём они говорили тогда.

«В Петроград приедешь, одна шваль торчит», — писал в те дни Есенин Клюеву.

Они чувствовали себя чёрной костью и были раздражены, что власть идёт на поводу у вульгарного западничества, чуждого и ненужного народу.

Проводниками мужицкой правды, и не без оснований, они считали себя.

«Английско-франко-немецкая перечница сыплет в русскую медовую кутью зелёный перец хамства, пинкертоновщины, духовного осотонения, — писал Клюев. — Вербовка под стяг Сатаны идёт успешно. Что же нерушимая стена, наш щит от всего этого. Ответ один: наша нерушимая стена — русская красота».

Именно об этом в 1916 году Есенин говорил:

Не в моего ты Бога верила,

Россия, родина моя!

Ты как колдунья дали мерила,

И был как пасынок твой я.

Боец забыл отвагу смелую,

Пророк одрях и стал слепой.

О, дай мне руку охладелую —

Идти единою тропой…

Россия скоро даст ему руку. Только не охладелую, а раскалённую.

* * *

С 19 по 27 июня Есенин в Константинове.

Аня Сардановская — так совпало — приехала.

А следом и отец из Москвы — навестить дом, повидать сына.

В своих перемещениях через половину Европейской России не написавший ни строчки, Есенин сочиняет нежнейшие, классические стихи:

Я снова здесь, в семье родной,

Мой край, задумчивый и нежный!