Есенин в быту

В левоэсеровской прессе Есенин напечатал около шестидесяти стихотворений: «Марфа Посадница», «Товарищ», «О красном вечере задумалась дорога…», «О, Русь, взмахни крылами…» и другие. Что касается Керенского, то в этом вопросе он оказался на диаметрально противоположных полюсах со своим лучшим другом Л. Каннегисером:

На солнце, сверкая штыками —
Пехота. За ней, в глубине, —
Донцы-казаки. Пред полками —
Керенский на белом коне.

Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.

И если, шатаясь от боли,
К тебе припаду я, о, мать,
И буду в покинутом поле
С простреленной грудью лежать —

Тогда у блаженного входа
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню – Россия, Свобода,
Керенский на белом коне.

По вопросам о Февральской революции, Временном правительстве, Керенском мнения друзей разошлись, и в их отношениях наступило (к счастью для Есенина) отчуждение. Место Каннегисера в кругу друзей Сергея Александровича занял А. А. Ганин.

Хотя весной 1917 года поэт «проживал дезертиром» в Петрограде, особо он не прятался. 13 апреля участвовал в «Вечере свободной поэзии», проходившем в Тенишевском зале. В нём участвовали А. Ахматова, Н. Клюев, Р. Ивнев, Ю. М. Юрьева и другие поэты и артисты. Гвоздём вечера было чтение «доселе запретных» стихотворений.

Где-то к концу весны Сергей Александрович встретился с Р. Ивневым на Большом проспекте. Огромные красочные афиши извещали о выступлении Рюрика в цирке «Модерн». Указывая на них, Есенин подмигнул приятелю и сказал:

– Сознайся, тебе ведь нравится, когда твоё имя… раскатывается по городу?

Я грустно посмотрел на Есенина, как бы говоря: если друзья не понимают, тогда что уж скажут враги?

Он сжал мою руку:

– Не сердись, ведь я пошутил.

После небольшой паузы добавил, опять заулыбавшись:

– А знаешь, всё-таки это приятно. Но ведь в этом нет ничего дурного. Каждый из нас утверждает себя, без этого нельзя. Афиша ведь – это то же самое, если бы ты размножился и из одного получилось двести или… сколько там афиш бывает? Триста или больше?

Спустя некоторое время я поделился с ним моими огорчениями, что мои друзья и знакомые отшатываются от меня за то, что я иду за большевиками. Вот, например, Владимир Гордин, редактор журнала „Вершины“, любивший меня искренне и часто печатавший мои рассказы, подошёл ко мне недавно на лекции и сказал: „Так вот вы какой оказались? Одумайтесь, иначе погибнете!“

– А ты плюнь на него. Что тебе, детей с ним крестить, что ли? Я сам бы читал лекции, если бы умел. Да вот не умею. Стихи могу, а лекции – нет.

– Да ты не пробовал, – сказал я.

– Нет, нет, – ответил Есенин с некоторой даже досадой, – у меня всё равно ничего не получится, людей насмешу, да и только. А вот стихи буду читать перед народом».

И читал. 29 апреля литературный критик Р. В. Иванов-Разумник писал Андрею Белому: «Кланяются Вам Клюев и Есенин. Оба в восторге, работают, пишут, выступают на митингах».

«Не напрасно дули ветры». На какой-то небольшой промежуток времени поэт включился в активную общественную жизнь. Но это была не его стезя, и скоро он удалился в тихое Константиново. В пенатах он находился с конца мая до середины июля. Полтора летних месяца провёл неплохо.

Часть села занимала помещичья усадьба с большим садом. Внутренность этого владения скрывал высокий бревенчатый забор. Усадьба принадлежала тридцатилетней барыне Л. И. Ка-шиной. Сельчане видели Лидию Ивановну при её выездах на породистой лошади в поле. У Кашиной было двое детей, с которыми занимался Тимофей Данилин, друг детства Есенина. Как-то он пригласил его с собой; и с этого дня Сергей Александрович каждый вечер проводил у барыни. Матери его это не нравилось.

– Ты нынче опять у барыни был? – спрашивала она.

– Да, – отвечал Сергей.

– Чего же вы там делаете?

– Читаем, играем, – говорил сын и вдруг взрывался: – Какое тебе дело, где я бываю!

Л. Н. Кашина

– Мне конечно, нет дела, а я вот что тебе скажу: брось ты эту барыню, не пара она тебе, нечего и ходить к ней. Ишь ты, нашла с кем играть, – закончила свои назидания Татьяна Фёдоровна.

Сергей не ответил матери и продолжал свои вечерние вояжи в усадьбу.

Как-то за завтраком заявил:

– Я еду сегодня на яр с барыней.

Татьяна Фёдоровна промолчала.

До обеда день был чудесный, но к вечеру поползли тучи и разразилась страшная гроза. Ветер ломал деревья. Дождь сильными струями хлестал по окнам. И тут с Оки раздались крики:

– Тонут! Помогите! Тонут!

– Господи, спаси его батюшка Николай Угодник! – вырвалось у Татьяны Фёдоровны, и она побежала к реке.