Есенин в быту

…Устинов был твёрдокаменным большевиком и имел связи в высших сферах власти: к нему захаживали два Николая – Бухарин и Осинский, не последние люди в советском государстве. И вот однажды, когда Есенин и его покровитель ужинали, заявились приятели Сергея – поэты Анатолий Мариенгоф, Вадим Шершеневич, Сандро Кусиков и художник Дид Ладо. Пришли со спиртом. После выпивки разговорились. Георгий Феофанович пожаловался на положение на фронте. В ответ Дид Ладо ляпнул:

– Большевикам накладут, слава богу!

Устинов молча встал из-за стола, вытащил револьвер и прицелился в пьяного художника.

– Сейчас я тебя прикончу! – страшно матерясь, заорал он.

Шершеневич и Кусиков попытались урезонить Устинова, но тот пригрозил:

– Будете защищать – и вас заодно!

Единственным, кто сообразил, как не допустить самосуда, оказался Есенин. Не обращая внимания на разошедшегося приятеля, он снял башмак и с показным негодованием бросился на Дида. Пока он лупил художника своим башмаком, Устинов несколько поостыл и ограничился тем, что спустил незадачливого оппонента с лестницы.

В миниатюре этот инцидент отражал трагедию и будни Гражданской войны, о которой Есенин писал:

Цветы сражалися друг с другом,
И красный цвет был всех бойчей.
Их больше падало под вьюгой,
Но всё же мощностью упругой
Они сразили палачей.
Октябрь! Октябрь!
Мне страшно жаль
Те красные цветы, что пали…

Поэт сожалеет только о красных цветах, то есть о той части россиян, которые на фронтах Гражданской войны сражались под знамёнами пролетариата. Белые для него палачи. Это было политическое кредо Есенина в два первых года советской власти, и этому в немалой степени способствовало тогдашнее окружение поэта: Кузько, Гейман, Устинов, Герасимов, в некоторой степени Бухарин и Осинский. Собственные надежды на крестьянский рай, который обеспечат большевики, и общение с некоторыми из них, подвигли поэта на попытку приобщиться к партии победителей.

«Перед тем как написать „Небесного барабанщика“, – рассказывал Устинов, – Есенин несколько раз говорил о том, что он хочет войти в коммунистическую партию. И даже написал заявление, которое лежало у меня на столе несколько недель… Я понимал, что из Есенина, с его резкой индивидуальностью, чуждой какой бы то ни было дисциплины, никогда никакого партийца не выйдет. Да и ни к чему это было.

Только немного позднее, когда Н. Л. Мещеряков написал на оригинале „Небесного барабанщика“, предназначавшегося мною для напечатания в „Правде“: „Нескладная чепуха. Не пойдет. Н. М.“, – Есенин окончательно бросил мысль о вступлении в партию. Его самолюбие было ранено – первое доказательство того, что из него не вышло бы никакого партийца» (2, 367).

Что касается истории с «Небесным барабанщиком», то надо сказать, что эту вещь портят бессмыслицы, которые советские литературоведы относили к поэтическим гиперболам. Вот, например, выпад автора против белогвардейцев, которых он называет стадом горилл:

Если это солнце
В заговоре с ними, —
Мы его всей ратью
На штыках подымем.

Если этот месяц
Друг их чёрной силы, —
Мы его с лазури
Камнями в затылок.

Разметём все тучи,
Все дороги взмесим.
Бубенцом мы землю
К радуге привесим…

Но в поэме славилась Красная армия, и это обеспечило ей зелёную улицу в советской печати: не все издатели были такими принципиальными, как редактор главной газеты большевиков.

…Худо-бедно, но зиму москвичи выдержали, дождались весны. Потеплело, на тротуарах наледь, с крыш капает, кое-где большие лужи. Устинов и Есенин, как обычно, шли утром в «Центропечать» «послужить».

«Есенин был молчалив, – вспоминал Георгий Феофанович, – он о чём-то сосредоточенно думал.

– О чём это ты?

– Да вот, понимаешь ли, ассонанс… Никак не могу подобрать. Мне нужен ассонанс к слову „лопайте“.

Мы подходили к „Центропечати“. И как раз на той ледяной луже, которая образовалась от центропечатской водосточной трубы, Есенин поскользнулся и сел в эту лужу среди тротуара.

– Нашёл! – кричит он, сидя в ледяной мокроте и хохоча на всю Тверскую. – Нашёл!

И когда мы поднимались по лестнице в „Центропечати“, он мне продекламировал:

– Слушай, вот он – ассонанс, вернее – консонанс[30]:

Нате, возьмите, лопайте
Души моей чернозём.
Бог придавил нас ж…ой,
А мы её солнцем зовём…»

Весной Есенин загулял. Устинов, упоминая об этом, обозначил его избранницу двумя буквами – В. Р. Девица захаживала в гостиницу, и однажды её застала там Зинаида Райх, приехавшая из Орла навестить мужа.