Есенин в быту

– Узнав, что приезжая – жена Сергея, В. Р. стремительно уцепилась за мой рукав, утащила меня в ванную комнату, упала там ко мне на грудь и завопила благим матом. Есенин в это время в первой комнате объяснялся с своей женой… У обоих у нас состояние духа было достаточно незавидное.

После этого случая последовал другой инцидент – резкое столкновение Есенина с администрацией «Люкса», в результате чего ему был запрещён вход в гостиницу. Через несколько дней Устинову удалось добиться отмены этого распоряжения:

– Есенина снова пускали ко мне, но не разрешали ночевать. Впрочем, удалось побороть и это препятствие, но… ко мне приехал писатель Скиталец, и Есенин стал бывать у меня реже. Теперь Есенин жил у Кусикова, а Скиталец жил у меня. Есенин приходил всё реже и реже. Иногда мы встречались в «Домино», иногда в кабачке на Георгиевском, где тайно продавали спирт. В это время Есенин начал довольно сильно пить.

То есть приобщение поэта к алкоголю относится к лету 1919 года и связано с одним из древнейших переулков центра Москвы. Устинов рассказывал:

– Помню один случай. Сидим в кабачке: Есенин, Скиталец, Кусиков, Пётр Маныч и я. Маныч, удивительный рассказчик, рассказывает содержание своей новой повести.

Рассказ продолжался долго, и все слушали его автора с напряжённым вниманием. Когда Маныч кончил повествование, Есенин с пылающими глазами прочитал поэму «Марфа Посадница». И прочитал так, что все забыли о стаканах с зельем. Поэт, почувствовав искренний восторг присутствующих, закинул голову, вытянул руки и прочитал ещё несколько стихотворений.

Устинов вспоминал:

– Он был сильно возбуждён. Завладев общим вниманием, он тут же рассказал всем нам свои великие муки, когда он был солдатом, как издевались над ним офицеры, когда он вынужден был жить у какого-то полковника, приближённого ко двору, как заставляли его писать хвалебные стихи им и оды царю и придворной камарилье. Есенин отказался и попал в дисциплинарный батальон, откуда его вырвала только революция.

Во время рассказа возбуждение Есенина достигло крайних пределов. В один из моментов наиболее сильного напряжения Есенин схватил стакан, покрыл его своей широкой ладонью и изо всей мочи грохнул им по столу. И только, может быть, потому, что стакан был хрустальный, Есенин не перерезал себе вен. Стакан разлетелся в пыль, сделав только лёгкие царапины на ладони.

В будущем примеров такой сверхвозбудимости поэта наберётся достаточно – с психикой у Есенина были проблемы. Что касается «мук» его воинской службы, то это миф, который Сергей Александрович создавал сознательно. Какие муки – два раза съездил к линии фронта! Какие издевательства, когда он находился под личным покровительством полковника Д. Н. Ломана, человека близкого к императрице Марии Фёдоровне, и за своё выступление перед ней был награждён именными золотыми часами. И в дисциплинарном батальоне поэт не был, а уклонившись от воинской службы после Февральской революции, неплохо провёл лето и часть осени 1917 года с константиновской помещицей Лидией Кашиной.

Внешний вид херувимчика помогал Есенину скрывать свою суть бойца. Вспомните его рассказ Мариенгофу, как он водил за нос Блока, Городецкого, Клюева и других, пробиваясь в ряды литературной элиты Петрограда. А вот что писал Сергей Александрович в июне 1917 (!) года своему приятелю А. В. Ширяевцу: «Но есть, брат, один человек, перед которым я не лгал, не выдумывал себя и не подкладывал, как всем другим, это Разумник Иванов» (6, 96). То есть «простой» и «искренний» рязанский Лель подлаживался к своим покровителям и доброжелателям, чтобы они видели в нём ту личность, которую воображали, создавали в своём сознании.

Лучшее время жизни. В январе 1919 года в журнале «Сирена» (Воронеж) была опубликована «Декларация» имажинистов. В феврале её перепечатала газета «Советская страна».

Имажинизм стал новым литературным направлением. Смысл его был сформулирован в «Декларации» в следующих словах: «Образ, и только образ… Всякое содержание в художественном произведении глупо и бессмысленно, как наклейка из газет на картины». Эта мысль принадлежала А. Б. Мариенгофу. Есенин не совсем разделял её, но ради компании «Декларацию» подписал. Кроме него и Мариенгофа под ней стояли подписи Рюрика Ивнева, Вадима Шершеневича, художников Бориса Эрдмана и Георгия Якулова.

Имажинисты заявили о себе шумно и дерзко. В ночь с 27 на 28 мая они расписали стены Страстного монастыря. Газета «Известия ВЦИК» писала об этом: «28 мая утром на стенах Страстного монастыря объявились глазам москвичей новые письмена „весьма весёлого“ содержания: „Господи, отелись!“, „Граждане, бельё исподнее меняйте!“ и т. п. за подписью группы имажинистов. В толпе собравшейся публики поднялось справедливое возмущение, принимавшее благоприятную форму для погромной агитации».

В. Шершеневич и С. Есенин (сидят), Шоршевская, А Мариенгоф и И. Грузинов (стоят)