«…ещё 28 минут»

– О чём ты говоришь, Салман? Всё, вы уже не вернётесь туда никогда. Ту войну вы проиграли. Народ Чечни пошёл не за вами, а за другими, – тоже правоверными, но более сговорчивыми с Москвой. За теми, кто остановил войну, кто добился мира, кто заново из пепла и руин поднял красивый и современный город, республику. Тебе это не понравится, но это факт, Салман. Им пришлось отдать свою нефть и нефтепереработку в центр, федеральным компаниям. Ту самую нефть, которой сам хотел распоряжаться Дудаев. Но они и получили взамен от Москвы такой бюджет, которого не имеют целые регионы России! И нет уже ни Дудаева, ни Масхадова, ни Чёрного Араба, и очень хорошо, что Всевышнему пока угодно, чтобы жил ты, Чёрный Салман, мой брат. Ну, раз так угодно Всевышнему, ты и живи, брат, живи и наслаждайся жизнью! И не вспоминай про твои годы в армии Ичкерии, в штабах у Радуева и Хаттаба. Забудь это как можно скорее и молись Всевышнему, чтобы чеченцы забыли тебя. Иначе тебе не скрыться от их возмездия за то, что ты творил там в годы их Первой войны. Они живут без твоего Хаттаба и процветают. У них рождаются дети и строятся города, они живут в мире и согласии с соседями. И они нашли свою дорогу. Они счастливы, и у них мир. Чего нет у нас, к сожалению. Нет у нас мира, Салман. Я благодарен тебе, что сейчас со мной воюешь с гяурами. Но не вспоминай про то, не вспоминай…

– Ты не понимаешь, Гасан, ничего! Я не хочу говорить про свои прошлые войны. Я солдат, солдат Всевышнего. Я воевал там, и это уже история, легенда. Но сегодня я воюю здесь. Я воюю здесь, рядом с тобой в твоём отряде, и ты должен слушать меня. Должен. Слушай меня, Гасан, слушай внимательно! – фыркнул Салман и продолжил: – Гяуры должны понимать, что их ждёт. Ты думаешь, мне кайфово резать им глотки и языки, уши и члены? Так вот знай – не кайфово.

Но ты точно знаешь, и, главное, на той стороне гяурский солдат тоже знает, что есть такая бригада головорезов на Варденисском фронте, что стоит попасть в плен, и конец им. Никому не удастся договориться со мной. И они своими глазами увидят, как их уши засовывают им же в рот, а потом – как им отрезают их же чле…

– Прекрати, Салман! Я тоже солдат. Семнадцатилетним добровольцем я участвовал в захвате Шаумяна четверть века назад, я научился разрабатывать стратегию и планировать тактику боя. Я так не делал и делать не буду. Пленный – он такой же солдат, как и я. Согласен, ужас на противника наводить надо, и ценю твой вклад в нашу борьбу. Но имей в виду: солдат, понимающий, что может попасть в плен к такому головорезу, как ты, будет драться до последнего патрона, а когда обойма кончится, продолжит драться ножом, штыком, сапёрной лопатой. И в этом состоит не только преданность своей отчизне, которую я много раз встречал у армянских солдат, но и страх попасть в плен в твой батальон. Так что у твоей жестокости есть и оборотная сторона. А вообще, Салман, зря ты затеял этот разговор, ты же прекрасно знаешь: этого парня я не дам тебе на растерзание.

– Да я и не собираюсь его терзать. Просто он такой плюшевый, мне всего-то немного минут надо, чтобы его гордый орлиный взор превратился в смиренный олений взгляд опущенного чмо[40]. Отдай мне его?

– Нет! – жёстко прервал боевика Гасан.

Этот ответ Гасана понял даже сам Артак, несмотря на его скромные познания в турецком языке, ограниченные простыми словами, нужными для тривиальной торговли в Стамбуле. Слово «ёк», что означало «нет», Артак знал хорошо.

Мысли Гасана сменяли друг друга молниеносно, являя ему невероятные варианты развития событий. Например, такой: он отдаёт этой мрази Артака, а сам с его матерью остаётся в первом коровнике. Но вскоре врывается туда, где мерзавец чуть было не начал свое чёрное дело, и, вытащив кинжал из портупеи Салмана, втыкает ему в печень. На рукоятке оставляет отпечатки пальцев Артака, подтверждающие, что это сделал пленник. А сам Гасан в тот момент якобы спал в коровнике. Увы, не получается…

– Нет, Салман, – чётко выговорил Гасан, – и не потому, что я добрый. Это расчёт. Строгий и верный расчёт. Ты думаешь сломать его, но при первой же возможности он вонзит твой же кинжал тебе в сердце. Поверь мне, я видел, как умер ваш солдат Мугам от рук армянского военнопленного. Так что вести нам Артака через линию фронта придётся! Начинай готовиться. И если открыт коридор, как утверждает твой шпик, едем прямо сейчас. Только пусть Чабан даст мне команду.

– Запроси сам, если мне не веришь.

– Бл**ть, да верю я тебе, но есть устав! – уже не стерпев, крикнул Гасан. – Это ты воюешь так, как хочешь, а нарушение устава грозит трибуналом мне! И ты это прекрасно знаешь.

Салман встал и пошёл включать спутниковый телефон. Как только связь наладилась, он передал трубку Гасану.

– На, поговори сам и убедись.

– Алло, привет, Чабан. Подтверди вечерний откорм стада. Время дойки когда планируешь, через пять минут или через два часа все-таки?

Ответ «Чабана» не заставил себя долго ждать. И Гасан повторил за ним для точности: