Еще один год в Провансе

В тот день внимание мое привлекло разнообразие головных уборов, систематизировать которые можно было бы по возрастному признаку. Наиболее почтенный ветеран, согнувшийся над своим пастисом в уголке, не выпускавший из руки стакана, украсил голову чем-то напоминающим шлем русского танкиста из фильма о Второй мировой войне, каким-то брезентовым сооружением оливкового цвета с длинными ушами-лопухами, свисавшими вдоль его задубевших морщинистых щек. Народ помладше щеголял плоскими кепками, беретами или негритянскими шерстяными шапочками-подшлемниками всевозможной расцветки. Один из посетителей средних лет для верности поверх шерстяного колпака напялил кепку. Уступил современной моде лишь парень за стойкой, единственный представитель молодого поколения в баре. Он увенчал себя бейсболкой. На экране подвешенного на стенном кронштейне телевизора кривлялись под музыку какие-то инопланетяне, представители совершенно иного мира, но ими никто не интересовался. Между столами шныряла бесхозная шавка, клянча куски сахару. Я потягивал прохладное красное вино и поглядывал в окно. Небо на глазах потемнело, солнце съели тяжелые свинцовые тучи, деревья раскачивались на ветру. На холмы надвигалась непогода.

Оливье передал меня мсье Пинателю, встретившему нас у входа в старый каменный амбар. Пинатель оторвался от созерцания помрачневшего неба, протянул мне руку для рукопожатия, шершавостью похожую на грубую наждачную бумагу, и пригласил в свой фургон. Узкая грунтовая дорога вела мимо странно декорированных яблонь. Ряды деревьев, лишенных листьев, укрывала грубая мелкоячеистая сеть. Издали казалось, что кто-то немалых размеров решил завернуть сад в подарочную обертку, но отвлекся, перед тем как обтянуть подарок яркой ленточкой.

— Сетка против града, — пояснил мсье Пинатель. — Без сетки яблок не останется, — хмыкнул он. — Страховка. Слава богу, не надо оливы укрывать.

Я понял его слова, когда яблоневый сад остался позади и перед нами раскинулся океан оливковых деревьев. Тысячи их покрывали склон будто древние изваяния, выставленные на каменистой почве. Большинству деревьев за два века, встречались и более старые. Урожай составлял многие сотни тысяч оливок, каждую из которых следовало снять с дерева вручную.

Мы остановились у края зарослей, где сборщики, мужчины и женщины из близлежащих деревень, выполняли ту же работу, что и их предки на протяжении многих поколений. В прежние времена, когда передвигались пешком или верхом на мулах, сбор оливок был одним из немногих поводов собраться вместе. Парни и девушки знакомились под деревьями, здесь завязывались романтические отношения, завершавшиеся браком. Мешок оливок выполнял функцию букета алых роз, а перворожденного мальчика нередко называли Оливье.

Времена меняются, средства передвижения сельских жителей ныне другие, но техника сбора оливок не претерпела изменений за прошедшие тысячелетия. Под деревом расстилается большого размера полиэтиленовая пленка, на которую падают с дерева плоды. Сборщик сжимает в руке крупнозубый гребень на короткой рукоятке, как будто предназначенный для расчесывания какого-то косматого зверя. Когда оливки «счесаны» с нижних ветвей, сборщик по раскладной стремянке поднимается к верхним. Он почти полностью исчезает в кроне, видны лишь его ноги, чаще всего замотанные грубой парусиной. Шумит ветер, шелестят листья, дробно стучат падающие оливки, да иной раз выругается напоровшийся на сучок трудяга. Медленная работа, нудная, в холоде.

Отогреваясь в машине, нетрудно понять, почему столь многие фермеры предпочитают оливам виноград. Виноградник быстрее дает отдачу. Года через три уже можно снимать урожай, условия работы куда более привлекательные. Самые трудоемкие процедуры падают на теплое время года, кроме подрезки. Намного приятнее жариться на солнышке, чем мерзнуть на ледяном ветру. И доход от вина больше. С оливками сложнее. Недаром здесь говорят: «На оливках не разбогатеешь».

Я понял, что привязанность моя к оливам носит характер эмоциональный, не обоснована практическим интересом. Меня привлекала история деревьев, их упорство в борьбе с природными бедствиями, их цепкость, нежелание погибать. Я часами могу любоваться переливом их листьев, мышцами их стволов, скрученных усилием подняться от земли. Я считал, что это вполне объяснимая увлеченность непосвященного, привлеченного живописностью нового для него явления, и очень удивился, когда понял, что такие же чувства испытывают забурелые фермеры, казалось бы начисто лишенные сентиментальности. Чтобы работать с этим деревом, вы должны его полюбить.

Утро пятницы в Карпантра