Еще один шпион

Но Леха сбежал. Уже глубокой ночью выполз на поверхность, отдышался немного, пополз дальше. На краю поляны, у самой границы леса, увидел старую большую ель. Кора у нее, как скальная порода – твердая и вся изрыта глубокими морщинами. Леха прикинул расстояние до ямы – далековато, конечно, но других больших деревьев здесь не было. Не было, и точка. Выходит, это за ее корень он зацепился там, в яме, это она помогла ему, как бы руку протянула. По-другому никак. Он сказал себе, что если выберется отсюда, если окажется снова в Москве, на Сивцевом Вражке своем, обязательно посадит под окном елочку. Тогда ему в это слабо еще верилось.

...Выбрался. Оказался. Больница, госпиталь, длительная и муторная процедура увольнения из армии... Прошло почти полгода, прежде чем он смог открыть дверь своей квартиры, но это случилось. Только у него основательно «крыша съехала»: он не мог видеть голубого неба, шарахался от скопления людей, хотел тишины и уединения. И он ушел в «минус». Однажды все-таки съездил в Химки, привез оттуда елочку, посадил как раз напротив кухонного окна. И она росла. Год росла и два. Потом ее помяли мальчишки, играя в футбол, а потом она стала желтеть и осыпаться. Но Леха Синцов к тому времени уже стал Лешим, ухаживать за деревьями ему было не с руки. Зато на каждой вскрытой замуровке, над каждым ракоходом, где не ступала еще нога вольного диггера, он «сажал» елочку в виде своего личного знака.

* * *

У Пыльченко, у погруженного духом и плотью в глубокий «минус» Коли Пыльченко, который, как все полагали, родился не от обычных папы и мамы, а был зачат экспериментальным путем и вынашивался в трубах теплотрассы представителями внеземного разума – у него, оказывается, имелись какие-то семейные отношения. Выяснилось это, правда, в самый неподходящий момент.

– И где ты есть? – сказал Леший, уже не чаявший, что он поднимет трубку.

– А что? – спросил Палец сонным голосом. – В Муханове, у тетки.

Он зевнул и повторил:

– В Муханове. Плитку ей кладу в санузел... В смысле клал. Сейчас сплю как бы...

Он то появлялся, то пропадал, будто раскачивался взад и вперед перед трубкой.

– У меня же выходной, Алексей Иванович... А что? Который час?

– Тридцать семь минут второго, Коля. Сколько тебе нужно времени, чтобы добраться до Базы?

– Что-то случилось? Тревога?

– Вроде того, – сказал Леший. – Объясню позже. Когда будешь?

– В четыре, наверное, – сказал Палец неуверенно.

– Это поздно. Без тебя мы выходить не можем, но это слишком поздно.

В трубке шумно завозились. Пыльченко одевался.

– Ну, в половине четвертого, товарищ...

– В три с четвертью быть на своем рабочем месте. Все, отбой.

Без Пыльченко они и в самом деле выходить не могли. Он один стоил половины группы. Зарембо, Рудин и Середов сегодня на дежурстве, эти никуда не денутся. Бородько и Полосников в городе, их он уже вызвал. Вроде как вся основная группа обещает быть в сборе. Если Палец не подведет, конечно... А-а, еще Заржецкий, вечный диспетчер. Позвонить ему, не забыть.

Ближайшие полтора часа на Лубянке Лешему делать нечего. Отработка Бруно и людей Амира в эти ночные часы все равно не ведется, новостей ждать не стоит. А сидеть здесь и подпрыгивать на месте от возбуждения он не хочет.

К тому же дома есть одно важное дело.

Сел в машину и поехал. По дороге отзвонился Заржецкому. На полупустой ночной дороге не заметил, как разогнался до ста двадцати. Едва не въехал в кроху«пыжика», двигавшегося по главной. Тот просигналил ему вслед долгим обиженным «ва-а-ау!».

Леший сбавил скорость. Он волновался, черт побери. С каждой минутой волновался все больше и больше, будто на свидание с любимой спешил.

Просто не умещалось в голове: Амир здесь, в Москве. Стоило подумать об этом, нога сама давила на газ. Это не Гунюшки никакие уже, федералы, «духи», блокпосты и тому подобное. Это его Москва, его Сивцев Вражек, его дом.

И Амир – здесь!.. Враг у ворот... Нет, уже прошел в ворота! Амир, сволочь!