Еще один шпион

Его доставали несколько раз наружу – бросали в яму веревку с крюками, он сам должен был схватиться. Это когда пикап приезжал с новой добычей. Первый раз он Кирдыча своего видел, тот тоже в каком-то «газыре» отсиживался, его вместе с Лехой заставляли смотреть, как убивают русских. Потом Кирдыч больше не показывался.

Привозили не только солдат, гражданские тоже были.Убивали по-разному, иногда просто пуля, иногда нет. Часто это делал сам Амир – ему почему-то было важно засветиться перед камерой. Однажды мужика привезли в гражданском, с ним двое мальчишек чуть старше десяти лет. Тоже русские вроде. Леха не знал, в чем они так уж провинились – Амир орал на них долго, не понять что. Пеной плевался. Потом пристрелил пацанов из пистолета. Это чтобы мужик видел. А уже после размозжил ему голову прикладом от винтовки. На камеру это, конечно, никто не снимал...

Леха заставлял себя думать, рассуждать о чем-то. Разговаривал сам с собой. На самом деле он никакой там не патологический неудачник, если задуматься. В России каждый год разводится около полумиллиона пар, случается что-то около 150 тысяч аварий, в которых гибнет порядка 20 тысяч человек... Уже легче, да. На самом деле никаких цифр Леха, конечно, не знал, никогда этим не интересовался. Просто представлял, будто в газете вычитал, чтобы хоть как-то занять свой ум. Зато он видел статистику по Объединенной группировке войск, это уже реальные цифры – 1200 солдат пропали без вести за время чеченской кампании. Кто-то из них, наверное, дезертировал... ну, от силы 100 человек. А остальные, как и он, попали в плен. Он, Леха Синцов, просто один из тысячи, вот так. Это много на самом деле. Батальон. Даже полк. Сила! Тысяча!..

И про войну тоже думал. Про «духов», про чеченцев этих. Никакой ненависти к ним Леха не испытывал раньше. Ну, как к народу. Были и среди «духов» достойные люди, чего там говорить. В свою очередь, и среди наших попадались подонки. По всякому бывало. Вон, взять блокпост под Шатоем, где 2-й томилинский взвод два месяца оттрубил – чечены там никогда западла не устраивали. Почему? Да потому что поборов никогда никаких там не делалось, Томилин прибил бы за это любого. Пустых придирок, хамства не было тоже. Ребята просто делали свою работу и вели себя адекватно. Ну и «духи» как бы платили той же монетой...

А на поле боя – там другое дело, никаких поблажек, война есть война. Разве только во время переговоров в формате, как говорится, «300–200». Это чтобы раненых и убитых забрать с вражеских позиций, пока первых не покрошило, а вторые не разложились. Здесь уже слово человека много стоит, на честность игра идет. Бывало так, что «духи», распалившись, стреляли в наших переговорщиков, в безоружных стреляли. Бывало, что и наши стреляли... Это война, говорил себе Леха, война. На войне стреляют. Но ведь помимо солдат на этой войне есть еще и такие Амиры. Им не то что убивать нравится – мучить. Издеваться. Головы отрезать, животы вспарывать. Нравится зверство, запрещенное международными законами и правилами ведения войны. «Здесь уже война не в счет, – думал Леха. – Здесь патология какая-то...»

Ни к чему такие мысли не приводили. Он сидел, висел, разлагался медленно в яме без всякой надежды выйти. Он уже легко различал «духов» по шагам, прислонив ухо к стене своей ямы. По колебаниям почвы (а иногда, как ему казалось, и без них) он мог понять, что происходит на «духовской» базе. И какие твари копошатся в толще земли, как они роют себе ходы и пожирают друг друга, он даже видел их как бы через стекло, как показывают иногда в документальных фильмах про дикую природу... И только одного не мог понять – как он до сих пор жив.

Избавление пришло в ветреный дождливый вечер. Воды в яме собралось по грудь, и дождь лил все сильнее и сильнее. А тут еще от стен начали отваливаться пласты земли, которые резко подняли уровень воды и превратили ее в густую чавкающую трясину, так что Лехе приходилось стоять, высоко задрав голову, отплевываться и последние секунды считать. И вдруг после очередного обвала он заметил обнажившийся толстый узловатый корень, который свисал со стены ямы. Он не помнил, чтобы поблизости росли какие-то крупные деревья, здесь открытое место. Ну да это было неважно, в конце концов. Дотянулся до корня, уцепился, подергал. Кое-как, дикими усилиями, начал вытягивать себя из этой трясины, из ямы заодно. По сантиметру, по миллиметру. Застывал, слушал – не идет кто? – и тянул дальше. Но ему повезло, «духи» сидели по палаткам, да и не в привычке у них было навещать Лехин «газырь» слишком часто, поскольку сбежать оттуда невозможно. Так они полагали.