Еще один шпион

Долго не умирал взводный, к вечеру только отошел. Ночью Леху посадили в зиндан – это такая яма глубокая, вонючая, жуткая, но как впоследствии выяснилось – не самое худшее место для содержания.

Документы свои Леха то ли в бою выкинул, то ли потерял, это ему жизнь и спасло. На следующий день Амир допрос учинил: имя, фамилия, должность, кто из родственников есть и деньги за него готов заплатить. Он и назвался фамилией капитана Русланова – военврача, да родственников каких-то в Москве придумал, чтобы время протянуть. Так и просидел в зиндане недели две. Кормили его какими-то объедками, а через день-два наверх поднимали – допрашивали, били для развлечения... Он говорил:

– Чего бьете, за меня же выкуп дадут! – хотя ясно, что никакого выкупа за него не будет, это понты.

А бородатые смеются:

– И бить будем, и выкуп возьмем! А захотим – и убьем!

Однажды подняли его – сидит Амир Железный, вокруг кружком десятка два бородачей стоят, лыбятся, и здоровенный «контрабас» [38]с ноги на ногу переминается, бросает злые взгляды, брови хмурит.

– Дава-ай, да-а-авай, капитан, – улыбается Амир и бросает ножи – один контрактнику под ноги, второй – Синцову. – Кто кого зарэжет, тот и жить будет...

Вот придумал, нелюдь поганая! Чтобы русский боец своего товарища резал?! А бородатые автоматы нацелили: чуть что не так – мигом уложат... Что делать?

Вздохнул Леха, поднял глаза, осмотрелся – горы дикие, высокие, небо синее, орлы под облаками парят, красиво... А чего делать... Пусть убивают, если так...

Только «контрабас» по-другому решил. Схватил он нож и попер, как танк! Леший еле уклониться успел. Нога уже немного поджила, но подвижность не восстановилась. Он машинально наклонился, поднял нож с длинным, острым, чуть изогнутым клинком, повернулся к «контрабасу», который заходил на вторую атаку, выставил вооруженную руку, как положено. А тот приемов ножевого боя не знает: наскакивает, норовит в сердце ткнуть... Только это не фехтование, тут вместо правил поединка, вместо благородства и изящества – голый прагматизм: надо обездвижить врага, обескровить, а потом добить. Секанул Леха противника по руке, брызнула струей кровь, нож выпал... Тот нагнулся, подобрал, снова вперед бросился, теперь Леха его ногу поранил, потом вторую руку... Короче, побледнел «контрабас», уронил свое оружие и сам рядом повалился.

Хрипит, кровь из ран хлещет... А в синем небе орлы парят, клекочут что-то на своем языке, рассматривают людей внизу...

– Маладец! – закричали бородатые. – Дабэй его! Дарэжь!

Синцов бросил нож под ноги, сплюнул. Теперь, думает, точно убьют!

Они поорали, под ноги постреляли и действительно бы убили, но Амир махнул рукой.

– Нэ надо пока, – гортанно сказал он. Синцов заметил, что иногда Железный говорит по-русски чисто и без акцента, а иногда – так, как и большинство живущих в горах его соотечественников. – Посадите его в «газырь». Или выкупят, или обменяем, или сдохнет...

«Контрабаса» дострелили, а капитана Синцова повели в «газырь» определять. Там, на краю плато, много ям было, он подумал сперва, для мусора или что-то вроде отхожих мест. Оказалось, это ямы-«гнилушки», или «газыри», как сами чечены называли. В каждой яме – по трупу. Или почти трупу. Узкие ямы и глубокие, там человек повернуться сможет, только если руки выкорябает вверх. И вылезти никак – земля мокрая, скользкая, что-то вроде плотного ила, сколько ни крутись червем, толку ноль, только глубже увязаешь. Хотя некоторых они вниз головой заталкивали, тем уже крутись не крутись, все одно, так и умирали.

Вот из одной такой ямы «духи» достали на веревке что-то полусгнившее, а Леху на освободившееся место скинули и прикладами сверху утрамбовали, чтобы съехал глубже. Нора, не яма. Он провалился метра на два с половиной, может на три. Там еще глубже было, но он ногами зацепился, притормозил. Выдержал так пару часов, потом все равно вниз рухнул. Слизь, тряпки какие-то гнилые, вонь такая, чуть желудок не выпрыгнул наружу.

И все. Так он и сидел неизвестно сколько – неделю, месяц, два месяца. Думал, что умер давно, а все это ему только грезится. Наверное, сходил с ума, мультики смотрел, как наяву... страшные мультики, таких на самом деле не бывает. Но потом опять наступало утро, оно для него обозначалось рваной белой дыркой над головой, которая была как обычная белая бумага, даже не белая, а серая скорее, и света она не давала нисколько. Он ел что-то, что падало иногда в яму, живность всякая... сейчас даже вспомнить не может, что именно. Не хочет. И был еще такой момент, как в одном рассказе Эдгара По... Дожди шли часто, и вода скапливалась на дне – вернее, она там всегда была, никуда не уходила, а только прибывала. Каждый день ее уровень хоть немного, но поднимался, это был тот самый маятник, который отсчитывал Лехины часы и минуты, вот непонятно было только, к лучшему это или наоборот. Смерть, конечно, разом бы все прекратила, и Леха хотел умереть, да. Но только не так.