Еще одна темная половина

Потому что я уже чувствую это — разбегающиеся по коже мурашки, темные молнии.

Отвожу его волосы от лица, смотрю в черные глаза. Смогу ли я когда-нибудь понять, есть ли там вообще зрачок — или есть ли там вообще радужка? Или там сплошная дыра в те времена без солнечного света, когда он был единственным в мире существом? Или там была — и моя тьма?

Моя тьма поднимается к поверхности кожи, я прижимаюсь к Люцию и чувствую, что мы сплавляемся, что сливаемся — физически.

— Блять! — потрясенно говорит Люций, глядя на то, как его тело чуть-чуть, совсем немного, всего лишь на толщину кожи — погружается в мое.

Мне приятно, что я сумела его удивить.

А если так?

Я кладу кончики пальцев на его скулы, провожу вверх, к уголкам глаз — и они начинают сиять тьмой. Теперь я вижу разницу, и эту тонкую странную границу между очень-очень узким зрачком и радужкой, похожей на черноту космоса — тоже вижу. А еще…

— У тебя черные глаза… — тихо говорит Люций, проводя кончиками пальцев точно так же как это делала я.

Ловлю его взгляд.

И все переворачивается.

Я понятия не имею, что это за тьма, которую запихали в меня, но они с Люцием существа явно одной породы. Они встречаются где-то на границе между нашими телами, в том сантиметре нейтральной полосы, которая осталась между его зрачком и моим, сплетаются и меняются местами. Меня подбрасывает от знакомого ощущения бесконечной ярости и раздражения, которое приносит в меня Люций собой — привет, милый, я скучала!

Он и внутри, и снаружи, и я в себе и одновременно в нем.

Черт знает, что это — но я улучаю момент, чтобы таки заставить его войти в меня.

И — ооооооо, боги! — я едва могу выдохнуть это.

— О, тьма! — выдыхают вместо меня мои-не мои губы Люция.

Это не просто — я чувствую как он входит в меня, и чувствую как вхожу я, как было раньше — это хуже. Мы сливаемся. Совсем. А потом снова размыкаем объятья, он выходит — и три полновесные секунды мы смотрим друг другу в глаза, уже не разбирая, кто из чьих глаз это делает. И он снова толкается внутрь, чтобы вся кожа, все слизистые, все пальцы, все взгляды, все клетки слились воедино.

— Господи… — движение назад вновь возвращает меня в собственное тело. Две фрикции — и это, сука, трансцендентная молитва, а не секс! Я боюсь двинуться еще раз — но кто меня спрашивает?

Ииииии…

…

…

…

— Нет! — я отзываю свою тьму, потому что четвертый раз я это не выдержу.

— Так будет всегда, когда мы найдем последнюю часть, — говорит Люций, прикусывая клыками мое плечо, и я чувствую под языком привкус соленой тьмы.

— Мы будем вечно биться в невыносимом оргазме? — я двигаю бедрами, и его член входит в меня уже без спецэффектов… если не считать того, что я отчетливо ощущаю как упруго и влажно там внутри, как хочется входить бесконечно, но приходится остановиться и двинуться назад, чтобы почувствовать эту горячую обволакивающую влагу еще раз.

— Разве найти себя — не высшее наслаждение?

— Почему я… Ай! — он входит внутрь резко, больно, с размаху, но я не могу даже возмутиться — так сладко вздрагивает подо мной плоть, так тесно сжимается от такого напора. — Почему я чувствую тебя?

— Ты открыта.

— Это вот так? — я выгибаю под ним спину, подаюсь бедрами и ощущаю дрожь в позвоночнике, ощущаю, как упираюсь в чувствительное — шершавое — странное — сильнее — тесно — наполненное — местечко и хочется двигаться быстрее и сильнее, почему он медлит, но его руки подхватывают бедра и он начинает вдалбливаться так резко и яростно, что я теряюсь, кто из нас что чувствует. Чьи ощущения резче — вот эта острая нота — чья? Вот это тянущее внизу живота наслаждение? Вот это сжимающее чувство — и освобождение, взрыв, всплеск, разливающийся по всей коже?

И мне бы подождать, потерпеть, передохнуть хоть десять секунд, но я чувствую чьи-то еще пальцы на себе — грубее, острее и — не чувствую отклика от них.

— Что…

— Ну что, братец, выебем твою половину?

Я вздрагиваю, но Люций — нет. Он будто ожидал, что это случится.

Он переворачивается одним быстрым движением, оказываясь подо мной. А меня оставляет…

Я не успеваю охренеть в достаточной степени, потому что раньше, чем по моей беззащитной спине пробегают гибкие чужие пальцы, мы с Люцием вновь сталкиваемся взглядами. И от того, что я вижу в его ночной черноте, по моим венам как яд расползается жар. Не пытаюсь перевести это все в слова, лишь открываюсь еще больше — и когда острый язык Демона оставляет жалящие метки вдоль позвоночника от основания шеи до поясницы, а потом — через вдох — дальше, ниже, глубже, я обрываю натянутую нить наших взглядов и прикрываю веки.

Так я чувствую эти касания, эти поцелуи, отраженными в Люции и вновь вернувшимися ко мне. Но это не просто копия или отражение — они приходят наполненными темной жадной тягой, тоской и сбывшимся ожиданием, таким нагретым и настоянным на терпких специях времени, что яд в крови вспыхивает и я раздвигаю бедра раньше, чем на удивление деликатные пальцы Демона намекают на это.