Еще одно убийство...(СИ)

— Ушёл, — Ридель тоже поднялся. — И я тоже пойду, я вырвался на пару часов. Давайте, ребята, до завтра. На репетиции увидимся.

— Удачи, — Тилль улыбнулся. Олли уже собирался уходить, но вокалист вдруг окликнул его:

— Олли, Тебе Флака звонил?

Ридель обернулся и кивнул головой.

— Звонил, рассказал жуткие новости. У него украли бельё, — лицо его оставалось совершенно серьёзным, и Рихард не мог понять, то ли басист сочувствует Лоренцу на самом деле, то ли по-доброму издевается.

— И что ты об этом думаешь? — Тилль тоже, казалось, был серьёзен. Но по выражению его глаз Рихард понял, что тот находится в приподнятом настроении.

— Я думаю, что наш Флака слишком много думает о себе любимом и приписывает себе чересчур уж важную роль во всей этой истории. И я думаю, что не стоило говорить ему о ваших подозрениях, — Олли взглянул на Круспе. — Я, кстати, снял охрану. Толку от них никакого, только таскаются за мной повсюду, да ещё платить им безумные деньги. Я ни секунды не верю в волшебное воскрешение из мёртвых Брингера, и все эти подозрения нашего «доктора» — это просто его разыгравшаяся, не в меру бурная фантазия и ещё один повод пожаловаться всем на свою судьбу.

— Но всё же, что бы ты не говорил, — сказал Тилль. — Злодеи украли его бельё.

Оливер не выдержал и засмеялся; всё еще улыбаясь, он повернулся и пошёл прочь. Рихард посмотрел на Тилля.

— Мне показалось, этот Баум не в себе, — сказал он.

— Он весьма колоритный персонаж, но я бы не стал делать поспешных выводов, — ответил Тилль. — Он многого добился, и я не думаю, что ему повезло.

— Чёрт его знает, повезло или нет, но он так уверенно обвинял конкурента, словно сам присутствовал при убийстве.

— А ты бы не обвинял, — Тилль усмехнулся. — Ему выгодно, чтобы это был депутат, ведь если всплывут те фото с диска, победа Баума будет очевидной. Но ты прав, я бы не стал доверять его словам и рассматривал и другие версии.

— Странно, что он не предложил нам опубликовать эти фото, — Рихард покрутил зажигалку в пальцах. Пожилая женщина за соседним столиком осуждающе взглянула на его маникюр и тут же отвернулась.

— Полагаю, ещё предложит, только не он сам, а его подчинённые. Такие люди, как Баум, никогда не станут болтать лишнее при свидетелях.

— И что дальше? Что будем делать? — Рихард напряжённо вглядывался в лицо друга.

— Домой пойдём, — ответил тот и жестом подозвал официанта. — Счёт, пожалуйста.

========== Глава двенадцатая. Убийца. ==========

У Альберта Вассермана было три серьёзных увлечения. Хотя правильнее будет назвать это страстью, но он не любил этого слова, оно казалось ему слишком уж резким и каким-то напыщенным.

Он любил живопись. Его скромное жилище на окраине Берлина можно было принять за музей, так много картин в нём было. Они украшали каждую стену, небольшие полотна стояли рядами на полу, а в спальне был даже специальный стеллаж, где он хранил те картины, которые купил, но не мог найти места на стенах, чтобы разместить. Причём Альберт никогда не гонялся за именитыми художниками, по правде говоря, ему было глубоко наплевать на авторство полотна. Альберта интересовало лишь то, что на нём изображено. Он и сам иногда писал, причём делал это холодно и профессионально. Писал он, правда, только для заработка и только портреты. Это были хорошие портреты, сделанные с фотографической точностью, но лишённые даже намёка на гениальность. Он делал свою работу как хороший чертёжник: выверяя, медленно, мазок за мазком, не пытаясь обманывать себя, не пытаясь придать картинам индивидуальность, и сам часто ненавидел то, что у него получалось, но, как ни странно, у него было много заказов.

Иногда он думал, что для гениальности ему не хватает лишь одного — бедности. Родители оставили Альберту скромное, но вполне приличное содержание, и он мог без особых усилий, и даже не ограничивая себя ни в чём, вообще не работать. Но он всё равно писал. Писал портреты, чтобы покупать пейзажи. Пейзажи давали ему уверенность и спокойствие, они наполняли его душу счастьем и благородной тоской, они позволяли ему раздвигать границы своей реальности и отправляться в путешествия, не выходя из своей квартиры. Но он не ограничивался только этим.

Его второй страстью была поэзия. В его маленькой квартире ещё несколько месяцев назад каждую субботу собирался небольшой литературный кружок. Одинокая лесбиянка, похожая на грустную русалку, вырванную из своей стихии. У неё были странного голубоватого цвета длинные и, казалось, постоянно непромытые тусклые волосы. Она носила их всегда распущенными, и когда садилась спиной к окну, то можно было подумать, что в её волосах течёт усталая засыпающая река. Он пытался сейчас вспомнить её, но даже воспоминания о ней были словно утоплены в огромном аквариуме, и она представала перед ним неясная и расплывчатая.