Еще одно убийство...(СИ)

Кроме неё в кружке был уже не молодой, но всё ещё бойкий и активный турок-полукровка. О нём никто почти ничего не знал. Его привела лесбиянка, представила как Михаэля и больше о нём не говорила. Турок был жутким пошляком, писал скабрезные стихи, а иногда поминал нехорошим словом умерших поэтов прошлых веков. «А, этот ваш Байрон», — говорил он и проводил рукой по густым усам, — «он был…» — дальше шла отборная брань.

Причём, как не силился Альберт понять, почему этот турок вдруг в одну секунду мог воспылать такой жгучей ненавистью к какому-нибудь доселе не упоминавшемуся в их кругу поэту, он так и не смог. Это были абсолютно беспричинные и неконтролируемые приступы агрессии, и заканчивались они так же внезапно, как и начинались. Хотя, может, если кто-то начал бы спорить с турком и защищать честь опошленного поэта, то не исключено, что тот смог бы привести более веские аргументы и объяснить им всем, за что же он так не любил их, но никто не спорил, и он, выговорившись, затихал.

Третий участник кружка, Лайне фон Росердорф, он же и его организатор, был молодым высоким красивым шатеном, родившемся в ФРГ и выросшем в богатой аристократической семье. В семнадцать лет, поругавшись с родителями из-за своей сексуальной ориентации, он бежал из дома и стал вести бродяжническую жизнь на улицах Берлина. Правда, когда становилось совсем уж плохо, он не стеснялся звонить им и просить денег, и те, как ни странно, никогда ему не отказывали. При этом Лайне умудрился окончить университет и получить образование филолога, хотя по своей профессии ни дня не работал. У Альберта он появился полтора года назад, просто позвонил в дверь и сказал, что его адрес ему дал их общий знакомый. Знакомый этот был старым развратным педерастом и часто прикармливал под своим крылом молодых красивых ещё неоперившихся мальчиков, а потом, когда они ему надоедали, сплавлял их своим друзьям и знакомым.

Сначала Альберт был растерян и смущён. До появления этого молодого и красивого парня он жил в гордом одиночество и даже смог вывести свою философию, бахвалясь ей на каждом углу. Дескать, он — свободная птица и не связан по рукам и ногам серьёзными отношениями, мало того, при таком подходе он не знает ни горя расставания, ни мук ревности, ни ужаса измены. Но отказать Лайне в ночлеге он не мог, а на утро философия была разрушена внезапно пробудившейся страстью. Альберт так до конца и не понял, любил ли его Лайне, или просто терпел рядом с собой.

Но здесь заканчивалась поэзия, и начиналась его третья страсть. Страсть к мужчинам. И здесь же начиналась его кара.

Альберт не мог определить, когда и где он заразился. До появления Лайне, он встречался с разными мужчинами. Да что греха таить, даже после того, как он стал жить с постоянным партнёром, он не смог изменить своим привычкам и перестать знакомиться в барах со случайными парнями, желающими получить минутное удовольствие. Но он был уверен лишь в одном: смерть Лайне была его виной. Его любовник умер два месяца назад, в больнице, ночью, в одиночестве. Утром Альберту позвонили и сухо сказали, что Лайне скончался. Уже позже, на похоронах, он узнал, что о смерти любовника ему сообщила мать покойного. Это было последней волей Лайне, и чопорная женщина не смогла отказать умирающему сыну.

Сначала Альберт думал, что легко переживёт это, думал, что его чувства к Лайне мало отличались от чувств к другим мужчинам, но он ошибся. Через три дня он не смог совладать с горем и попытался повеситься на люстре в гостиной. Но люстра не выдержала, и он с больно ушибленной спиной и начинавшим наливаться синяком на шее был вынужден убирать осколки стекла на ковре. Других попыток самоубийства он не предпринимал. Не хватало смелости, хотя он говорил себе, что это просто воля судьбы, и другие попытки также были бы неудачными.

После смерти Лайне кружок литераторов распался. Сначала исчез турок (Альберт подозревал, что тот ходил на собрания исключительно из-за любви к Лайне), а потом ускользнула из его жизни и лесбиянка-русалка. Их просто не стало, и квартира снова стала пустой и безжизненной. Только теперь философия уже не помогала, потому что он вкусил запретного плода и понимал, от чего пытается отречься.

Он не знал, сколько ему осталось, пока он чувствовал себя хорошо; только иногда случались странные провалы в памяти, и он стал ещё более рассеянным. Но в остальном всё было неплохо. Но Альберт не мог не понимать, что в один прекрасный день его увезут в больницу, где в одиночестве он скончается на чужой постели, так же, как и его любовник. Только вот в отличие от Лайне, у него не было матери, которой он мог бы позвонить, его родители давно умерли, так и не узнав о его «голубой» жизни. И тогда он решил уехать. Он подумывал о Франции, родине Верлена и Рембо, тех поэтов, именем которых Лайне назвал их маленький кружок.

«И теперь я свободен от всех экипажей,

В трюме то ли зерно, то ли хлопка тюки…

Суматоха затихла. И в прихоть пейзажей

Увлекли меня волны безлюдной реки».