«Если», 2009 № 10

В последние годы Михайлов жил в небольшой двухкомнатной квартирке на улице Цандера. Эту квартирку он успел ухватить в момент развала Советской империи, продав роскошную «трешку» в центре Риги. И успев вывезти вещи из страны, в которой он прожил большую часть сознательной жизни и которую он в последнее время презирал за все нацистские выверты времен независимости и стремления «в Европу». Считал Латвию частью европейского тела, вполне рифмующейся со словом Европа. Но хоть успел вывезти вещи и мебель (как мы выгружали эту мебель из контейнера на 12 этаж, тогда, в самом начале 90-х – отдельная история!). Ох, что это была за мебель! Роскошные кожаные кресла и диван XIX века, сильно потертые афедронами гостей. Невероятное старинное бюро резного дерева, впоследствии ставшее весьма удобным компьютерным столом. На стене – антикварные фехтовальные рапиры, предмет для размахивания подвыпившими гостями… Рядом со шпагами – картины работы самого Михайлова (да-да, он был не только писателем и поэтом, но и неплохим художником)… Коллекция курительных трубок, более сотни – курил он много и со вкусом, а у нас никогда не было проблем с выбором подарка надень рождения: покупались или дорогие табаки, близкие по органолептическим качествам к его любимому «Клану», или подставки для трубок, или специальные зажигалки…

Безо всякой эклектики со всей этой викторианской стариной уживалась современность – музыкальный центр, плазменный экран, DVD-рекордер… Телевизор был почти всегда включен и обязательно на спортивном канале. Михайлов обожал смотреть теннис и футбол, и у нас была постоянная тема для разговоров. А еще он, как и я, всю жизнь.болел за «Спартак» – и однажды мы устроили небольшую пирушку по поводу семидесятилетнего юбилея боления Михайлова за любимый клуб. И даже позвали Синицына, истового нашего протагониста – болельщика ЦСКА.

Мы с Андреем Синицыным заходили к Владимиру Дмитриевичу не настолько часто, как хотелось бы – много работы, заедающего быта… Но если мы не появлялись дольше двух месяцев, Михайлов начинал уже немного обижаться. Тогда мы вырывали из несовпадающих графиков жизни время для визита, а потом вдруг обнаруживали, что нам «на хвост падают» еще люди – это могли быть фантасты Громов, Лукьяненко, Васильев, Лукин, Дивов, или переводчики Колесников и Корженевский, или критики Щербак-Жуков и Харитонов, или фэны Семецкий и Чиков… И обязательно набиралась компания человек в пять-семь, которая как-то умудрялась уместиться в Михайловской наноквартирке, оседлав антикварную мебель. А рвались все туда потому, что вечера у Михайлова были потрясающе уютными для души. Нам было хорошо – и когда Михайлов слушал наши рассказы о событиях в мире фантастики, и когда просто с нами выпивал и закусывал квантум сатис, и когда сам начинал рассказывать. Я уже упоминал, что рассказчиком он был великолепным, умеющим держать внимание. Истории были в основном о случаях из богатой на события жизни Михайлова – о детстве в элитной партийной семье, о том, как он в 16 лет перебрался в послевоенную Латвию, как совсем юным служил там в прокуратуре и ловил уголовников и «лесных братьев», как работал в юмористическом журнале, как выиграл в преферанс возможность напечатать фантастическую повесть в Москве, как встречался в Латвии с Киром Булычёвым и Аркадием Стругацким, какие дела творились в латышском Союзе писателей… И еще много о чем – слушать его можно было часами. Когда мы в журнале «Если» задумали цикл мемуаров ведущих отечественных фантастов, первым делом возникла мысль предложить взяться за мемуары Владимиру Дмитриевичу. В результате появилась повесть-исповедь «Хождение сквозь эры» – в ней нет многих интересных моментов, и устные рассказы были гораздо занимательнее, но не все же изложишь на бумаге…

Я не так много встречал в жизни бессребреников. Среди них – Михайлов один из самых бескорыстных. И я, и Андрей неоднократно привлекали его к участию в различных книжно-журнальных проектах, и ни разу я не слышал, чтобы разговор хоть как-то концентрировался на деньгах, что для профессионального писателя, живущего исключительно на гонорары, как минимум необычно. И даже несколько случаев, когда не очень порядочные люди воспринимали михайловское бескорыстие как путь к пополнению собственного кошелька, не заставили Владимира Дмитриевича пересмотреть такое свое отношение к жизни…

Он всегда был готов прийти, нет, даже броситься на помощь. Если у меня или у Синицына случалась какая-та крупная неприятность или несчастье, как правило, вскоре раздавался звонок – Михайлов интересовался, чем он может помочь. Он помогал и не только близким. Часто к нему обращались совсем незнакомые люди, в основном молодые авторы, и он почти никогда не отказывал, вдумчиво читал их тексты, иногда пытался оказать небольшую протекцию и предложить произведения в журналы или издательства. Один из таких начинающих авторов весьма мерзким образом «отблагодарил» Михайлова уже после смерти Владимира Дмитриевича. Впрочем, не хочется опять окунаться, в эту мутную историю…