«Если», 2016 № 03

Не то чтобы я мог сказать, что расследую ее убийство… и он — главный подозреваемый. Но, несмотря на это, я надеялся добыть как можно больше полезной информации. Когда я только начинал работать журналистом, мой редактор сказал, что нужно «настроить людей на доброжелательный лад», перед тем как задавать вопросы, — и я постарался вовсю.

— Как продвигается сбор металлолома? — поинтересовался я.

— Неплохо. Не дает заскучать.

— У вас тут много конкурентов?

— Ха! Как бы не так. Мы здесь следуем правилам. Некоторые парни считают, что могут ободрать дом и продать все на черном рынке, но они получают по десять центов за доллар своего барахла. Но если обратиться в муниципалитет и получить талон сборщика, можно продавать лом в «Трейдер Джейкс» по выходным, и они дают справедливую цену. Хотите кофе?

— Всегда готов, — ответил я.

Он кивнул и провел меня в дом. Кухонька была тесной. Половину ее занимал небольшой столик и стулья. Вообще весь дом казался настолько маленьким, что с легкостью бы вместился в гостиную моей квартиры в килобашне.

А на одной стене висел флаг. Американский флаг. С большим красным долларовым символом, обведенным красным кругом и перечеркнутым жирной красной чертой. Флаг Злостного Неплательщика. Я постарался не слишком на него пялиться. Мне вообще не хотелось, чтобы Пул заметил, что я на него смотрю. Однако он был Злостным Неплательщиком, и это меня нервировало.

— Эти дома убила финансовая система, — сказал он несколько минут спустя, наливая черный кофе в условно чистую кружку.

— Что вы имеете в виду? — спросил я, отхлебывая осторожно, чтобы не обжечь губы.

— Вы же знаете, что старые дома в городе выстояли двести лет или около того только потому, что они выстроены, как крепости: дранка и штукатурка, толстенные деревянные доски и балки, избыточная конструкторская работа. Гипсокартон и мелкий брус не были предназначены для долгой эксплуатации. Но еще до того, как эти дома начали разваливаться, они утеряли смысл с финансовой точки зрения. Можно было год за годом вкладывать деньги в их ремонт, не повышая при этом их стоимость. Банки перестали давать людям кредиты на ремонт. Люди выехали. Бросили свои дома. И в муниципалитете начали выдавать талоны сборщиков таким парням, как я.

— Но этот дом вроде бы в приличном состоянии, — заметил я.

— Это потому, что я сам его перестроил. Переделал каркас. Заново настелил крышу. Сзади у меня солнечные батареи. В подвале топливная ячейка, на тот случай, когда я могу раздобыть водород. Я выращиваю помидоры, перцы и аспарагус и э-э, знаете, целебные травы и вымениваю их у соседей на бобы и кукурузу.

— Звучит неплохо. Ваши соседи не похожи на тех, с кем легко наладить торговлю.

— Индонезийцы? Они в порядке. Полвека назад они бы жили в Роквилле, а вы бы ютились здесь в сборной халупе. Вы и понятия не имеете, как легко вам все досталось.

— Думаю, скоро я это выясню, — пробормотал я.

Он вопросительно поднял бровь. Я рассказал ему, как родители решили продать квартиру прямо из-под моей задницы. Пул рассмеялся.

— Ну, если совсем отчаетесь, я проведу вам экскурсию по округе и помогу выбрать пустой дом.

— Испытываю сильное искушение поймать вас на слове, — ответил я.

Я уже покончил с первой кружкой и приступил ко второй, когда Пул поднял тему Злостных Неплательщиков.

— Вы видели мой флаг и татуировку, — сказал он. — И знаете, кто я.

Я кивнул.

Когда я учился в старшей школе, Злостные Неплательщики устроили антиправительственный бунт. Некоторые называли это последним вздохом борьбы против ограничения свобод. Я достаточно знал этот мир, чтобы не считать их последними, но несомненно они были позднейшими. Семь месяцев они проводили демонстрации в крупных городах и поселках по всей стране.

А затем, в одну ночь, они подняли ставки. Нанеся серию координированных ударов, они убили губернаторов тринадцати штатов, еще троих ранили и совершили десятки нападений на членов законодательных собраний штатов. Политический террор беспрецедентных масштабов — подобного не случалось ни до, ни после них.

— Я не имел никакого отношения к насилию, — сказал Пул полным сожаления голосом. — Но все равно какое-то время просидел в лагере, пока со всем не разобрались. Когда меня выпустили, бабушка Бонни помогла мне поселиться здесь. Она выручала меня время от времени, когда я в чем-то нуждался. Бабушка была хорошей женщиной. И мне искренне жаль, что она умерла.

— Что вы можете мне о ней рассказать? — спросил я, вытаскивая старомодный журналистский блокнот и ручку.

Мне нравилось использовать старые приспособления — люди видели их и понимали, что ведется запись разговора.

Пул рассказал мне о своей семье: как он не уживался с матерью, и как она не уживалась со своей, и как никто из них не уживался с Бонни. Не считая него.

— Я был первый мальчишкой за три поколения. И меня вроде как избаловали. Думаю, именно это так злило мою мать.

Он продолжил рассказывать о семейных праздниках, испорченных ссорами. О напрасно растраченной юности, полной несбывшихся мечтаний. И о том, как Злостных Неплательщиков — включая его самого — никогда не понимали.