«Если», 2017 № 02

Столы были составлены вместе, так что вышло нечто вроде огромной подковы, их сплошь покрывали блюда, миски и подносы. Вперемешку сидели мужчины и женщины — разные обликом, от высоких и светловолосых до маленьких и узкоглазых. Меж современных одеяний встречались пышно отделанные мехом и бисером не то платья, не то накидки с рукавами.

Выделялся необычайно серьезный Урсун, сиял красной рожей отец Васильевич.

— Вот сюда, на почетные места, — приговаривал Семен. — Во главе стола, вот, ха-ха. Кумыс налит, закуска готова…

— Кумыс? — спросил Нордстрем.

— Напиток такой из кобыльего молока, — объяснил рыжий. — К нему строганина. Отличный хаан, кровяная колбаса. Моржовое мясо с мать-и-мачехой… Объедение!

Монтобелли издала приглушенный писк, и только в этот момент капитан вспомнил, что она из веганов и что при виде кусочка рыбы или куриного яйца с ней делается истерика! Вот сейчас она заорет или ее стошнит прямо на праздничный стол…

— Не плачь, красна девица, — Семен аккуратно придержал итальянку за талию, а затем и вовсе хлопнул по ягодице так, что раздался звонкий шлепок. — Мы тя не обидим!

Нордстрем подобрал отвисшую челюсть.

Это же сексуальные домогательства, за них положено немедленно подавать в суд! Чтобы преступника неизбежно приговорили к штрафу, принудительному лечению, а то и посадили на пару лет!

Но Монтобелли от изумления лишилась дара речи, безропотно позволила усадить себя за стол, да еще и взяла фужер с белым напитком — видимо, кумысом — и сделала несколько глотков.

Место Нордстрему отвели рядом с отцом Васильевичем.

— Ну что, выпьем, нехристь? — предложил тот, поднимая стопку. — За Полтаву.

— А что это?

— Неважно, — отозвался священник.

От водки Нордстрем отказался, но кумыс попробовал и тот ему, что удивительно, понравился. Как и якутская лепешка, и строганина, и даже чохочу, особым образом приготовленная печень.

Семен произнес тост «за доблестный экипаж «Свободы», и Нордстрему пришлось отвечать. Потом слово взял Урсун и долго о чем-то говорил, не меняясь в лице и не жестикулируя.

Только тут капитан заметил, что в углу стоит некая штуковина из досок: конус с изогнутыми отростками, покрытыми изображениями птиц и животных, увенчанный крохотным солнышком.

— Это Аал Луук Мас, Великое Гигантское Дерево, — сообщил отец Васильевич, заметивший удивленный взгляд Нордстрема. — Языческое мракобесие, помилуй Господь.

Он перекрестился и вылил в глотку очередную, неизвестно какую по счету стопку.

Кумыс пился легко, словно вода, но хмелил, как вскоре стало ясно, похлеще вина. Монтобелли, кокетливо улыбаясь, болтала с Семеном и лопала костный мозг оленя будто спаржу, австро-венгерский Куниц держался молодцом, но бросал пламенные взгляды на сидевшую рядом с ним женщину совершенно невероятных габаритов, светловолосую, с толстой косой.

На какое-то время Нордстрем вырубился, а включившись, осознал, что сидит, опершись бакенбардой на руку, и слушает то, что ему обстоятельно, со смаком рассказывает отец Васильевич:

— …нельма годится или же таймень. Сразу, как ее разделываешь, кровь сливаешь. Взбиваешь, соль кладешь, пряности всякие… пузырь рыбий промываешь и наполняешь. Завязать ниточкой и поварить, только чтобы кипело не сильно… Это ж сплошь витамин!

Нордстрем кивал, не очень понимая, о чем вообще речь.

Но к собеседнику он в этот момент испытывал глубочайшую, искреннюю симпатию и готов был согласиться со всем, что тот скажет.

Дикие якутские колонисты начали капитану нравиться.

* * *

Вид у боцмана, явившегося на очередной доклад, оказался несколько помятый, и рапортовал он не бодро и четко, как обычно, а мямлил, сбивался и повторял уже сказанное. И что самое удивительное — вообще не ругался, будто забыл любимые словечки.

— Куниц, черт возьми, что случилось? — спросил не выдержавший Нордстрем. — Пили мы два дня назад, похмелье давно выветрилось. Что с тобой?

Обитатели Якутии, решившие перебраться на Хель, все это время проблем не создавали, и даже живность вела себя тихо, ну а к запаху навоза и шерсти, заполнившему третий трюм, капитан на удивление быстро привык.

— Виноват, — отозвался боцман, мучительно краснея. — Тут это… все такое… Анна…

Порывшись в памяти, Нордстрем обнаружил, что имя принадлежит громадной даме, на вечеринке сидевшей рядом с Куницем.

— Так она же женщина, — произнес он недоверчиво.

Боцман побагровел еще сильнее, но взгляда не отвел.

— Она лучше любого мужика, — сказал он. — Только вы… это… никому не говорите. Нашим. Ладно?

Ну да, отступников меж гомосексуалистов — а их в команде с дюжину — не жалуют, запросто обструкцию могут устроить.

— Хорошо, — пообещал Нордстрем. — Только чувства чувствами, а чтобы служба! Понятно?!

— Так точно! — гаркнул Куниц.

Капитан собрался было вернуться к боцманскому докладу, но тут в ухе у него пискнуло и раздался голос стоявшего вахту штурмана.

— Нас перехватывают! — сегодня Фернандао принадлежало к мужскому полу, но звучало как баба на грани истерики. — Атака с кормы! Что нам делать?! Что делать?!