Если бы всё было иначе

Меня словно бьет током, когда в воскресенье утром я прохожу мимо маминой комнаты и через приоткрытую дверь вижу привычные очертания фигуры, лежащей на кровати. Последние несколько месяцев все было совсем иначе. Мне казалось, что я не питаю никаких иллюзий по поводу маминого выздоровления, но, когда я снова вижу ее в полутемной комнате, мне кажется, будто меня ударили в живот.

Я заставляю себя пересечь порог, едва сдерживаясь, чтобы не убежать из дома, и вижу призрак матери, которую знала всю свою жизнь.

– Мам, – мягко говорю я, подходя к кровати. – Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, милая, – говорит она. Ее лицо кажется приплюснутым в том месте, где оно прижимается к подушке.

– Где папа?

– Он вроде бы пошел спросить что-то у врача.

Я пытаюсь угомонить противный голосок, который говорит мне, что все кончено, что теперь все будет так же, как раньше. Мне не нравится, что от этих мыслей меня трясет. Мне хочется свернуться в клубок и рыдать.

Мама начала проводить со мной больше времени прошлой осенью, в те дни, когда мне было хуже всего. Теперь уже я лежала, закутавшись в одеяло, отказывалась двигаться, и не могла перестать плакать. Мама приносила мне воды, садилась рядом, гладила по спине и говорила, что ей очень, очень жаль.

Потом она начала пить таблетки и ходить к психотерапевту, после чего в ней произошли разительные перемены. Болезнь не ушла, и тревожное, отсутствующее выражение не исчезло из ее глаз за одну ночь. Тем не менее ее тело постепенно переставало быть пустым сосудом. Я знала, что если задам ей вопрос, то она меня услышит. Иногда она готовила ужин. Ходила гулять без папы.

Но даже тогда я оставалась настороже. Я знала, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Нельзя просто так восстать из мертвых – а в самые тяжелые моменты своей болезни моя мама выглядела именно так. Она казалась трупом. Сейчас я хочу пнуть себя за такие мысли.

В детстве бывали периоды, когда я почти верила, что теперь все будет иначе. Я видела маму счастливой и здоровой – в течение часа, или дня, или одной беседы про мальчиков, – но потом мы все равно возвращались к тому же, что было всегда.

Зачем я позволила себе поверить, что в этот раз все действительно изменится?

– Я сейчас тоже ненадолго уйду, – говорю я, отчаянно желая сбежать от этого внезапно открывшегося окошка в прошлое. – Тебе что-нибудь принести?

– Спасибо, не надо, – отвечает она.

Я уже почти закрываю дверь, когда она зовет меня по имени.

– Джесси… Я вчера вечером разговаривала с Мелани. Ты к ней идешь?

– Да, – удивленно признаюсь я.

Мама теперь общается с Мэл? С каких пор? Из-за своей болезни мама смогла лишь поверхностно узнать Мэл. Их общение никогда не шло дальше дежурных фраз.

– Я ей иногда позваниваю последние несколько месяцев, – говорит мама, и я удивляюсь еще больше. Но, видимо, я еще многого не знаю о Маме 2.0. Мне становится грустно от мысли, что теперь у меня уже не будет возможности с ней познакомиться, что она уже почти совсем исчезла. – Она сказала мне, что вы с Люком снова встречаетесь.

У меня замирает сердце.

– Это так, ничего серьезного, – быстро говорю я.

– Я думаю, нам все-таки стоит как-нибудь на неделе позвать его на ужин. Как думаешь?

– Конечно, мам, – говорю я и закрываю дверь. Шансы на то, что завтра она вспомнит про этот разговор, близки к нулю. Забирая маму от нас, темнота начисто стирает все ее мысли.

Раньше я думала, что, как только закончу школу, тут же соберу вещи и уеду прочь из Винчестера. Оставлю родителей и мир, в котором я чувствовала себя одновременно любимой и забытой. Где я была как дома, но вместе с тем сама по себе. Но прошлый год перевернул всю мою жизнь и разбил ее на осколки. Я решила никуда не поступать и провести год дома, чтобы дать себе отдышаться.

Мама была права – я еду прямиком к Мэл.

Когда я рядом с ней, во мне просыпается что-то вроде мышечной памяти. Я отгоняю от себя мысли о родителях, забываю, что Мамы 2.0 больше нет, и, не прикладывая никаких усилий, снова становлюсь той Джесси, которую Мэл знает и любит. С одной стороны, я понимаю, что на самом деле мне уже никогда не быть этой девочкой и что моему притворству скоро придет конец. С другой – мне безумно уютно от того, что я вернулась в дом Коэнов, что я снова чувствую любовь Мэл и нахожусь рядом с Люком, хоть все это и не по-настоящему.

Я не знаю, где Люк, но зато, зайдя в дом Коэнов, я сразу вижу Наоми.

Она работает за обеденным столом – вероятно, планирует уроки на ближайший учебный год. Мэл сидит в гостиной, закутанная в гору одеял.

– Теперь, когда гости стали приходить ко мне гораздо чаще, я уже не так много времени провожу в своей комнате, – говорит Мэл, и я чувствую укол вины из-за того, что все эти месяцы не была рядом. Когда Люк уезжал учиться, у нее, по сути, оставалась одна Наоми.

Я даже представить не могу, насколько ей было одиноко.

Я присаживаюсь рядом с ней на диван, и она засыпает меня вопросами точно так же, как когда-то в детстве. В то время она была единственным взрослым человеком, которого интересовало, что я думаю, что люблю, что ненавижу и о чем мечтаю.