Если честно

– Еще как стоит, – возразила она. Мне пришлось лишний раз напомнить себе, что чаще всего люди, утверждавшие, что хотят знать, что у меня на уме, жестоко ошибаются.

– Ты ведь сам хочешь рассказать, я же вижу, – добавила Малаика.

– Я вообще много чего хочу рассказать тебе, но это не значит, что мне стоит это сделать, – ответил я, намеренно вводя ее в заблуждение этой формулировкой – я хотел рассказать о таких вещах всем, а вовсе не ей одной. Вот только во всех этих вещах не было решительно ничего веселого, романтичного или привлекательного – наоборот, такие вещи обычно отталкивали от меня людей. В результате мои слова показались флиртом только из-за того, что я опустил ряд деталей.

Малаика опустила глаза, и ее взгляд остановился на моих губах. Я едва не спросил ее, означал ли этот взгляд призыв дотронуться до нее или поцеловать, но вовремя напомнил себе о другом правиле:

✓ Не спрашивай ни на что разрешения – людям нравится, когда их мысли читают.

Меня откровенно раздражала невозможность задать ей этот вопрос напрямую, но я все же решил доверить трактовку сложившейся ситуации своей интуиции и не слишком уверенно положил руку на ее оголенную ногу.

Малаика усмехнулась.

– Надо думать, список тем, которые ты не должен обсуждать, сам по себе является одной из таких тем?

Я напомнил себе, что флирт часто подразумевал неискреннюю критику. Отметив ее внимательный взгляд и открытую позу, я вспомнил еще одно правило:

✓ Доверяй выражению лица и языку тела собеседника больше, чем его словам.

Вскоре мы уже вовсю целовались, все еще сидя по разные стороны стойки. От поцелуя меня постоянно отвлекали назойливые мысли и порывы отодвинуться, сказать ей, что я ее обманул, что все это свидание – один сплошной подлог, что я молчал только, чтобы ей понравиться, и что этот эксперимент доказал все теории, которые вызывали у меня искренний ужас. Но я не отстранился и не сказал ничего после поцелуя. Как все же удобно было молчать!

К тому моменту я консультировался со своими «присяжными» уже более года. Двоих из них недавно бросили их парни. В результате Кармен стала приходить в бар каждый вечер, напиваться, рыдать на публике и жаловаться всем подряд на то, как она одинока, а потом отшивать лезших с поцелуями незнакомцев. Энджи же словно по мановению волшебной палочки превратилась в настоящий вулкан, извергающийся потрясающими песнями на тему расставания. Словом, в тот период они не особо годились в советчики; впрочем, их самих это ничуть не смущало.

Как-то раз мы втроем сидели за барной стойкой, и я рассказывал им о своем неискреннем свидании с Малаикой. Энджи чуть улыбалась, обнажая кривоватые зубы. Каждые несколько минут она немного скашивала глаза – ее явно захлестывали собственные воспоминания.

Кармен, всегда умевшая держаться стильно и с бравадой вплоть до самого конца, после чего у нее разом случалась полноценная истерика, как обычно посмеивалась надо мной.

– Ты что, правда рассказал ей про свой список? Наверняка она сочла тебя чокнутым.

– Вполне возможно, – ответил я, – но, так или иначе, мы поцеловались.

– Вот видишь?! – победно заявила Кармен, ухмыляясь. – А я ведь тебе говорила – ничего не мешает тебе быть самим собой. Просто нужно отыскать подходящего человека.

– Знаешь, один-единственный момент искренности за весь разговор как-то не сильно вписывается в мое понимание выражения «быть самим собой», – проворчал я.

– Да не важно, это уже мелочи. – Вечно находился кто-нибудь, кто говорил «да не важно, это уже мелочи». – Быть самим собой вовсе не означает озвучивать каждую свою мысль.

Я отхлебнул из бокала и ушел в философию.

– С определениями таких понятий все не так просто.

– Но это же отлично, что ты можешь быть с кем-то искренним, – мягко произнесла Энджи. – Ведь именно это твое качество так всем нравится.

Я вцепился руками в края своего стула.

– Это все равно что сказать лечащемуся от алкоголизма человеку, что пьяным он прикольнее.

Кармен снова рассмеялась.

– Искренность – это хорошо, все это знают.

– Знаешь, когда я был подростком, мне отчаянно хотелось, чтобы все умели читать мысли. Чтобы мысли, чувства и биографии всех людей автоматически тут же становились достоянием общественности.

– Так, ладно, это уже перебор, согласна, – перебила Кармен.

– Я думал, что если бы каждый из нас был вынужден видеть все содержимое мозга собеседника и вообще всех окружающих, все истории, приятные и не очень, все комплексы, весь стыд, боль и страх, то мы бы все гораздо больше сочувствовали ближнему и любили бы друг друга.

– Ва-а-ау, – задумчиво протянула Энджи, размышляя над моими словами.