Читаем «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №1 полностью

«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №1

Я, естественно, плевать хотел и на актив, и на выговор. И прямо сказал об этом директрисе.

– Ты не наш, ты чужой! – ответила она.

Что имелось в виду, я до сих пор не понимаю. Но моё

«дело» ушло «наверх» – на рассмотрение Коллегии Областного отдела соцобеспечения.

Как по мановению волшебной палочки посыпались письменные жалобы от обеспечиваемых. От тех, кто ещё месяцем раньше писал мне благодарности.

И снова вечер, снова мой кабинет, только другой – уже в старом корпусе. Снова стук в дверь. Снова входит Алла. Всё как в тот, первый раз. Я запираю за ней массивную дверь на ключ.

– Директриса всё сообщила родителям мужа. Ни он, ни свекровь со мной не разговаривают. Меня даже не подпускают к ребенку.

Плачет.

Главное, что всё это сплетни. После того поцелуя между нами вообще ничего не было, если не считать вечерних провожаний, разговоров и стихов.

Громкий стук в дверь.

Делать нечего, открываю.

В коридоре – весь «актив». Блюдут неусыпно.

Алла опрометью бросается вон. «Актив» возмущён. Я медленно собираю свой портфель и через расступающийся передо мной персонал выхожу из кабинета. На ходу бросаю в сторону директрисы:

– Ваша взяла, я увольняюсь.

Послесловие

Вот и всё. Скрипучий платяной шкаф, доставшийся мне от бывших жильцов, пуст. Из вещей у меня – лишь огромный кожаный чемодан, привязанный к «каталке» на колёсиках.

Сам себе говорю:

– Присядем на дорожку.

Спускаю неподъёмный чемодан через лестничный пролёт к выходу. Запираю комнату, единственный ключ забрасываю в подтаявший сугроб.

Спускаясь к такси по расчищенной, скользкой от оттепели снеговой тропинке, краевым зрением замечаю, как шелохнулась и отошла в сторону занавеска в процедурном кабинете.

Алла прикладывает обе ладони к весеннему «плачущему» окну и провожает уходящего прочь меня. От стекающих по оконному стеклу капель кажется, что это плачет она. Обо мне.

Прощай…

Зажжённых рано фонарейШары висячие скрежещут,Всё праздничнее, всё светлейСнежинки, пролетая, блещут.И, ускоряя ровный бег,Как бы в предчувствии погони,Сквозь мягко падающий снегПод синей сеткой мчатся кони.

– Дальше забыл! Ну, всё равно, как-то так.

Алла смеётся. Щёки разрумянились, глаза, кажется, ещё синее, чем обычно. Показывает рукой в пуховой варежке:

– Сворачиваем сюда, в переулок.

– Куда мы идём? Ведь твой дом на Пушкина, а это в другую сторону.

– Здесь недалеко. Мне дочку из яслей надо забрать.

– Дочку так дочку.

И вправду недалеко. И улица имени не менее великого русского писателя – Достоевского.

Алла выкатывает из ворот яслей санки с алюминиевой спинкой. На них важно восседает маленькое существо, закутанное в кроличью шубу, шарф и одеяло. Санки останавливаются прямо передо мной. Сверкающие в свете уличных фонарей снежинки нежно опадают вокруг.

– Как зовут это чудо?

– Олька, – отвечает Алла.

Олька. Оля. Оленька…

Морозы пошли на убыль. Вот и начало апреля. Скоро весенняя капель.

А обитель стариков бурлит слухами. Одни говорят, что Алла вот-вот разведётся с мужем и уйдёт к молодому врачу. Другие зудят, что их Дом престарелых превратился в «гнездо разврата». Меня уже перевели работать в старый корпус. Чтобы не совращал молодых медсестер, со мной вместе перевели и Домну, а молодежь ушла в «силиконовый».

Новая директриса «заведения», бывшая завотделом Об-лсобеса, уже вызывала меня «на ковёр», выясняла, действительно ли между мною и Аллой что-то есть. Предупредила, что родители мужа Аллы – какие-то влиятельные «шишки» в обкоме партии. Я разозлился, послал директрису открытым текстом. Та тоже не лаптем щи хлебает, срочно собрала актив, в который, кстати, входит и Алла. Меня песочили битый час «за хамство, проявленное по отношению к начальству», при мне же голосовали (единогласно, разумеется) за «вынесение с занесением» за «нарушение субординации».

Я смотрел, как Алла нерешительно поднимала руку «за». Директриса смотрела то на меня, то на неё.