«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №1

– Да, это томик Анны Ахматовой. И знаменитый портрет работы Альтмана. – Снова обернулась ко мне с удивлением: – Ты читаешь стихи?

– Нет, это мама. Она любит стихи. Я тоже уже умею читать. Вон, смотрите, на обложке написано «Анна Ахматова». И ваш портрет.

Мама Оли рассмеялась:

– Что ты, Миша, это не мой портрет. А схожесть – ну разве что жёлтая шаль. – И снова предложила: – Давайте уже пить чай.

Я сидел напротив Оли, мы пили горячий свежезаваренный грузинский чай с необычайно вкусным кизиловым вареньем. Я, выворачивая шею, рассматривал фотографии военного лётчика на стенах. Их было немало. Уж не помню, о чём мы тогда говорили. Что-то про лётчиков, кажется. Так началась наша дружба с Олей.

И никакой она была не занудой, а совсем даже напротив – удивительной девочкой. Всегда аккуратная, спокойная, вежливая, она недолюбливала наши с Сашкой беготню и футбол, никогда не принимая участие в таких играх. Зато она научила нас танцевать «Яблочко». Да-да, как в кино, с выходом, с хлопками по коленкам и голеням.

К Сашке она почему-то относилась с прохладцей, а со мной общалась всегда тепло, хотя и чуть подчёркивая своё безусловное старшинство.

– Миша, ну не будь ты как медведь. Вот смотри, – и ловко, в такт мелодии, стучала себя ладошками по коленкам. Как выяснилось, Оля с четырех лет занимается танцами. А ещё она играла на пианино и балалайке, под которую в коридоре нашей коммуналки мы давали взрослым концерты-«домашники».

Как-то раз, когда мы вечером «воевали» с мамой, разбирая очередную арифметическую задачу, Оля постучала в дверь.

– Добрый вечер.

Моя мама, только что распекавшая свое нерадивое чадо, улыбнулась:

– Здравствуй, Оленька. Миша пока занят. Он уроки делает.

– Вот по этому поводу я и зашла. Давайте я буду с Мишей заниматься.

Это было неожиданно. Но мама-то как раз быстренько уловила идею. Она же, как и остальные соседи, видела, что я обожаю эту девочку, и скрыть своё детское обожание при всём желании не могу.

С тех пор я приходил к Оле почти каждый вечер. За исключением дней, когда они с мамой на выходные уезжали к отцу на полигон «Кап-Яр». Моя подруга очень любила своего папу, говорила о нём с восхищением. Но жили они почему-то далеко друг от друга.

Уже через месяц-другой систематических занятий с соседкой моя успеваемость пошла в гору. Оля была, как тогда говорили, «круглой отличницей», но не это было главное. Я сам старался, чтобы каждый вечер не ударить перед ней в грязь лицом. Иной раз даже отказывался от вечерних прогулок. Тогда Сашка злился, называл меня предателем.

Между тем, Оля учила меня не только арифметике и правописанию. Она просила обращать внимание на одежду, быть аккуратным. Сама-то была аккуратистка ещё та. Платье в идеальном порядке, пшеничные волосы тщательно расчёсаны, школьный воротничок кипельно-белый. Особое уважение и даже легкую зависть вызывал у меня, как у октябрёнка-первоклассника, её безупречно выглаженный пионерский галстук.

Однажды, посмотрев на пузырящиеся колени моих школьных брюк, Оля предложила мне научиться их гладить.

– Мужчина должен уметь следить за собой, – серьёзно говорила она, отжимая марлю в миску с водой и раскладывая на столе мои школьные штаны.

Зимой мы вместе гуляли вечером, забрасывая друг друга снежками. Я катил её санки, а потом мы оба скатывались на них с горы за пороховыми складами.

Странно, но кроме меня друзей у Оли будто не было. Во всяком случае, за всё время нашего знакомства никто из её класса или танцевальной секции не приходил в гости. Вместе с тем, все взрослые Олю любили и звали не иначе как Оленька.

Наступила весна. С апреля родители всё чаще обсуждали тему, когда же закончится капитальный ремонт нашего дома. Выходило – к лету. Значит, ещё месяц-два, и мы вернёмся жить в нашу маленькую квартирку с солнечными зайчиками.

Но меня это совершенно не радовало. Я не хотел уезжать от Оли, и когда думал об этом, мне казалось – без неё я умру.

Всё случилось гораздо быстрее и трагичнее. Однажды, вернувшись домой из школы, я услышал за дверью приглушённые рыдания Елены Сергеевны. Мама не дала мне даже приблизиться к двери соседей. Взяв меня за руку, увела на кухню, усадила ужинать. Шёпотом сообщила, что Олин папа разбился насмерть во время испытаний нового самолёта.

Когда вернулась Оля, я не слышал. Сидел в своей комнате тихо как мышка, делая вид, что читаю.

В дверь постучали. Елена Сергеевна. Она держала дочь за руку. У обеих заплаканы глаза. Мама вышла к ним и через минуту завела в комнату мою подружку.

– Оленька останется у нас ночевать. Елене Сергеевне нужно уехать.

Оля весь вечер плакала, свернувшись калачиком на моём диване. Я ревел тоже. И потом утешал её, а она почему-то меня, а потом мы оба заснули рядом, укрытые одним верблюжьим одеялом. Ощущение ещё влажной от слёз теплой Олиной щеки у меня на руке запомнилось мне, кажется, на всю жизнь.

Утром вернулась Елена Сергеевна. Оля ушла домой, и какое-то время мы с ней практически не общались. Занятия, само собой, прекратились. Виделись мельком, при встрече оба прятали глаза.

В конце мая, встретив меня в коридоре, Оля сказала: