Если о нас узнают

– Вы же не серьезно, – произносит Энджел. – Вы же знаете, что это будет выглядеть так, будто вы действительно гомофобные засранцы, которыми вас все считают, верно? Потому что это именно то, кем вы являетесь.

– Повторяю, мы в Chorus всегда гордились…

– О, не надо! – восклицает Джон. – Рубен нам все рассказал. Сообщил, что вы давили на него, чтобы он скрывал свою ориентацию в течение многих лет.

– Ничего подобного. Мы просто дали Рубену совет, и он согласился подождать идеального момента…

– Который так и не наступил! Папа, ты хоть понимаешь, как все плохо? Ты заставил его отрицать то, кем он является! А потом ты пытался провернуть то же самое с Заком!

Джефф сжимает кулак, а затем расслабляет его.

– Я не буду спорить с тобой, Джон. Рассказав о том, что Рубен и Зак сделали в прямом эфире – что явно было преднамеренной уловкой, – ты опорочил нас, и мы будем требовать компенсации.

У нас контракт с Chorus на пять альбомов, осталось еще два. Это означает, что, несмотря ни на что, за два наших следующих альбома они получат свой огромный процент, а мы не сможем найти другое руководство, поскольку новая команда должна будет нанять нас бесплатно. Так что Chorus может превратить нашу жизнь в ад, отсуживая все, что у нас есть. И, судя по всему, именно это и собирается сделать Джефф.

– Вы не можете этого сделать, – говорит Рубен. Я слышу удивление в его голосе, потому что он умен и знает, что все это неправда.

Джефф усмехается.

– Ты еще узнаешь, что можем.

Я оглядываю комнату.

Джеффа поддерживает целая команда лучших юристов в мире. Джон, Рубен и Энджел выглядят такими юными по сравнению с ними.

Мы проиграли.

И мы заперты в ловушке с теми самыми людьми, которые собираются нас сломать.

Глава 29 Рубен

– О чем ты только думал?

Я поднимаю усталый взгляд на маму, которая с раскрасневшимся от гнева лицом встречает меня у двери.

– Не знаю, – честно отвечаю я.

Единственный ответ, который я могу дать, бесполезен. Я не думал ни об условиях нашего контракта, ни о том, что на меня могут подать в суд, ни о том, к чему приведет в итоге мое отстаивание личных границ. Если бы я хорошенько все обдумал, я бы придерживался сценария и просто объявил о своих отношениях с Заком.

Вместо этого я все испортил. Уничтожил нас.

– Мне жаль, – говорю я.

– Ему жаль. Ты сожалеешь? Ты поднялся на сцену и безрассудно…

Ее слова превращаются в гудящий фоновый шум. Мои глаза пробегают мимо матери и осматривают гостиную, пока она истошно кричит. Пусто. Отца здесь нет. Не то чтобы он вмешался, если бы был рядом.

А кто бы мог это сделать?

Кто прикроет меня, если родители не станут этого делать? Если руководство не поможет? Если моих друзей не будет рядом?

Я снова перевожу взгляд на маму. Она насмехается надо мной, вскидывая руки вверх, и кричит так громко, что соседи наверняка слышат.

Слова бурлят в сознании.

А затем плотину прорывает.

– Прекрати! – ору я, снова сфокусировавшись. – Я знаю, ладно? Я понимаю, что совершил глупость, но это случилось! И это произошло не просто так!

– Ты стоишь здесь и смеешь…

– Мне не нужны твои крики, – я прерываю ее. – Прямо сейчас мне нужна твоя поддержка. Я не гребаный идиот. Я знаю, что случилось! И последнее, что мне сейчас нужно, это услышать все то же самое от тебя!

– Ну, знаешь что, Рубен, дело не только в тебе…

– Сегодня это так, – кричу я в ответ. – Я только что открылся миру, а мои менеджеры подали за это в суд! Это значит, что в этот раз все дело во мне.

– Так же, как и вся твоя жизнь, верно?

Одновременно меня поражают три вещи.

Во-первых, невероятное чувство того, что я, наверное, впервые в своей жизни сказал то, что действительно думаю, находясь в этой квартире.

Во-вторых, мой крик в ответ на ее нападки не усугубил ситуацию. Кажется, она едва заметила, что я сопротивляюсь. Комната не воспламеняется. Мама не собирается причинить мне физическую боль. Она просто кричит, как и всегда. Это ужасно, но не настолько, как тогда, когда я не мог постоять за себя.

В-третьих, я не обязан стоять здесь и выслушивать ее крики, если мне этого не хочется.

Поэтому я поворачиваюсь на пятках и выхожу обратно через входную дверь.

– Я иду гулять.

Я захлопываю перед ее лицом дверь, прежде чем она успевает что-либо возразить.

Некоторое время я сижу в парке, наблюдая за тем, как медленно садится солнце. С наступлением темноты страх начинает скрести в груди призрачными когтями. Может быть, мама не отреагировала на крик, потому что была потрясена. Может быть, я сделал еще хуже. Может быть, когда я вернусь обратно, она придумает то, что заставит меня пожалеть о содеянном.

Но даже если это так, я могу снова уйти. Могу пойти в отель, могу заглянуть к Джону, могу даже поехать к Заку в Портленд.

Уехать – совершенно нормально.

Поэтому, подбадривая себя этой мантрой, я возвращаюсь домой.