Если она кровоточит

История пошла своим чередом. Стопка страниц, лежавшая рядом с принтером, росла. Пока он варил себе кофе, принимал витамины и чистил зубы, страха не было, только предвкушение. Как только он сел, слова уже были там. Он чувствовал, что каждый из этих дней был Рождеством, с новыми подарками, которые нужно было развернуть. Он почти не замечал, что на третий день довольно часто чихает, и даже не замечал легкой шероховатости в горле.

“А что ты там ел?- Спросила Люси, когда он позвонил в тот вечер. - Будьте честны, Мистер.”

- В основном то, что привез, но ... —”

- Дрю!- Вытаскиваю его так, чтобы слюни текли.

“Но я собираюсь купить кое-что Свежее завтра, после того как закончу работать.”

“Хорошо. Сходи на рынок в Сент-Кристофер. Это не так уж далеко, но все же лучше, чем тот мерзкий магазинчик дальше по дороге.”

“О'кей”-сказал он, хотя вовсе не собирался ехать в Сент-Кристофер; это было девяностомильное путешествие туда и обратно, и он не вернется почти до темноты. Только после того, как он повесил трубку, ему пришло в голову, что он солгал ей. Чего он не делал с тех пор, как последние несколько недель работал над Деревней, когда все пошло наперекосяк. Когда он иногда по двадцать минут сидел перед тем же ноутбуком, что и сейчас, обсуждая что-то между ивовой рощей и рощицей деревьев. Оба казались правыми, но ни один из них не был прав. Он сидел, сгорбившись над ноутбуком, обливаясь потом, борясь с желанием колотить себя по лбу, пока не выбил нужную описательную фразу. И когда Люси спросила его, как идут дела—с этой тревожной морщинкой на лбу— - он ответил тем же самым единственным словом, той же самой простой ложью: хорошо.

Раздеваясь перед сном, он сказал себе, что это не имеет значения. Если это была ложь, то она была белой, просто приспособлением для короткого замыкания аргумента, прежде чем он мог родиться. Мужья и жены делали это постоянно. Именно так выживали браки.

Он лег, выключил лампу, дважды чихнул и заснул.

14

На четвертый день работы Дрю проснулся с закупоренными носовыми пазухами и умеренной болью в горле, но никакой лихорадки он не обнаружил. Он мог справиться с простудой, так много раз делал за свою преподавательскую карьеру; фактически, он гордился своей способностью продержаться до конца, в то время как Люси имела обыкновение ложиться в постель с салфетками, Никвилом и журналами при первом же сопении. Дрю никогда не ругал ее за это, хотя слово его матери для такого поведения—“сплини”—часто приходило на ум. Люси позволялось баловать себя во время своих двух - или трехлетних простуд, потому что она была внештатным бухгалтером, а значит, и собственным боссом. В его творческом отпуске это было технически верно и для него самого... только вот в “парижском обозрении” какой—то писатель—он не мог вспомнить, кто именно-сказал: "Когда ты пишешь, книга-это босс", и это было правдой. Если вы замедлялись, история начинала исчезать, как исчезают сны наяву.

Утро он провел в городке Биттер-Ривер, но с коробкой бумажных салфеток под рукой. Когда он закончил за день (еще восемнадцать страниц, он просто убивал их), то с удивлением обнаружил, что израсходовал половину салфеток. Мусорная корзина, стоявшая рядом со старым папиным столом, плавала вместе с ними. В этом была и светлая сторона: борясь с Деревней, он регулярно заполнял мусорную корзину рядом со своим письменным столом выброшенными страницами: роща или рощица? лось или медведь? был блестящим солнцем и полыхающим? В городе Биттер-Ривер, который ему все больше не хотелось покидать, не было ничего из этого дерьма.

Но уйти он должен. Он ограничился несколькими банками тушеной говядины и Бифаронами. Молоко исчезло, как и апельсиновый сок. Ему нужны были яйца, гамбургер, может быть, немного курицы и наверняка полдюжины замороженных обедов. Кроме того, он мог бы использовать пакетик с каплями от кашля и бутылочку Никвила, старого запасного средства Люси. В больших 90-х, вероятно, было бы все это. Если этого не произойдет, он проглотит пулю и поедет в Сент-Кристофер. Превратить белую ложь, которую он сказал Люси, в правду.

Он медленно и неуклюже выехал с дерьмовой дороги и свернул на большую 90-ю улицу. К тому времени он уже не только чихал, но и кашлял, в горле у него стало немного хуже, одно ухо забилось, и он подумал, что, может быть, у него все-таки жар. Напомнив себе, что нужно добавить в корзину бутылку Элева или тайленола, он вошел внутрь.

Роя Девитта сменила за прилавком тощая молодая женщина с фиолетовыми волосами, кольцом в носу и чем-то похожим на хромированную шпильку в нижней губе. Она жевала резинку. Дрю, все еще не отошедший от утренней работы (и, может быть, кто знает, от этого легкого приступа лихорадки), увидел, как она идет домой в трейлер на цементных блоках и двух или трех детей с грязными лицами и домашней стрижкой, самый младший-малыш, одетый в обвисший подгузник и испачканную едой футболку с надписью "МАМОЧКИН МОНСТР". Это был подлый порочный стереотип, и чертовски элитарный, но это не обязательно делало его неверным.