Если роза увянет (СИ)

Я повёл левым плечом, и стал видимым. Настенька не бросилась бежать со всех ног, но заглянуть ей в лицо я не решался. Она издала несколько звуков, смахивающих на всхлипы, которые сменились звонким хохотом. Я ошарашено уставился на девушку. То не была истерика. Она смеялась абсолютно искренне. Я ожидал воплей ужаса, может быть, обморока, но никак не смеха. Меня самого передёргивало от страха и отвращения, когда я мельком видел своё отражение в оконном стекле или воде для умывания. Моё лицо было покрыто чёрной длинной шерстью, под плоским носом разверзалась звериная пасть. Покрытые свалявшейся шерстью лапы напоминали б медвежьи , если бы не длинные, гибкие пальцы, заканчивающиеся жёлтыми изогнутыми когтями. На спине вздымался драконий хребет, а то, что когда-то было моими ногами, более всего походило на птичьи лапы. Моя внешность была противоестественна и ничем не напоминала человеческую. Я был зверем, опасным и жутким. А Настенька безудержно хохотала, сгибаясь пополам и ударяя ладонями по ляжкам. Её смех оборвался так же неожиданно, как начался. Настенька смотрела мне прямо в глаза:

- Вот значит, ты какой, хозяин мой ласковый. Я видела на ярмарке, скоморохи в клетке возили бабу с бородой и старика, в перьях. Он ещё кричал по петушиному... Знать по этому ты затаился тут, посреди глуши лесной... Думаешь, что тебя могут тоже в клетку запереть? Или что бояться да шарахаться станут? Так?

Глупая девочка, не понимала, что, если бы я мог уйти из этого проклятого места, я бы ушёл, даже таким. Пусть боятся и потешаются. Но я не мог. Об этом, впрочем, нельзя было говорить вслух, поэтому я пробормотал что-то неразборчивое вроде «Спасибо, что не испугалась меня, Настенька» – и это было сказано почти искренне.

Дни шли за днями. Настенька не оставляла попыток отмыть и расчёсать мою свалявшуюся в колтуны шерсть. Было довольно больно. Но чем ближе я был к роковому часу, тем терпеливее и равнодушнее становился. Настенька по прежнему сидела вечерами на крыльце со своими семками, всё чаще просила меня побыть рядом, пока она сидит за пяльцами. Когда до моей предполагаемой гибели оставалось всего три дня, Настенька пожаловалась, что из-за меня никогда уж не увидит ни своего батюшку, ни милых сестриц.

- Хочешь их увидеть? – пожал я косматыми плечами. – Это легко устроить.

Я вынул из буфета блюдце с лежащим на нём золотым яблоком. Незаметно коснулся яблока когтем, и оно споро побежало по кругу. Настенька впилась глазами в центр блюдца, где, как вьяве, был виден её отец.

- Батюшка, родненький! У меня всё благополучно, чудище меня не обижает! – закричала Настенька, склоняясь над изображением.

- Это так не работает... госпожа моя. – мне надоело играть роль её раба, но я должен был попытаться довести этот спектакль до конца. – Ты можешь видеть и слышать, тебя — нет.

- Тогда мало радости от игрушки этой дивной, – печально заключила Настенька.

- Иногда это единственная возможность увидеть того, кто тебе дорог. Но ты, госпожа моя, можешь поговорить с отцом, если желаешь того.

- Как же возможно такое? – всплеснула Настенька руками, а я раскрыл перед ней жёсткую чёрную ладонь. Посреди ладони лежал серебряный перстенёк.

- Помнишь, Настенька... Наденешь на палец — дома окажешься. Второй раз наденешь — сюда вернёшься. Только знай, если не вернёшься к послезавтрашнему дню — я умру на вечерней заре.

Я не сказал, что умру, даже если она вернётся. Её присутствие не сможет этого изменить... скорее всего. Скорее всего. Эти два слова оставляли лазейку для надежды.

Девушка схватила перстенёк, улыбнулась радостно, и горячо обещала, что вернётся, вернётся обязательно... «До свидания, хозяин мой ласковый», – произнесла Настенька последние слова и растворилась в воздухе.

Я остался один. Снова запустил яблоко кружить по блюдцу и долго смотрел на показавшееся изображение. У меня оставалось мало времени. Ещё два дня — два с половиной — и проклятье будет просрочено. Всё было сформулировано предельно чётко. Я буду жить в этом причудливом и диком облике, пока не найдётся молодая, красивая и невинная девушка, которая полюбит меня в образе чудовища, полюбит и поцелует. Тогда я освобожусь и стану человеком. Если же за сто лет мне так и не встретиться юница, что подарит мне свою любовь, поцелуй и освобождение от чар замка и этого уродливого тела — я умру. Умру чудищем безобразным. Сто лет почти прошли, спасение от уст прекрасной девы так и не состоялось.

Было ли мне страшно? Я поспешил в ту маленькую спальню, где в вазе стояла вечно свежая алая роза. Взял цветок и крепко зажал стебель в ладони. Если бы рука была человеческой, выступила бы кровь, но твёрдая кожа зверя выдержала давление острых шипов. Я опустился на маленькую аккуратную постель, я прижал розу ко рту, к тому месту, где у человека должны были бы быть губы. Я думал, а, может быть, и произносил это вслух.

- Любимая, мне жаль, что я больше никогда не увижу тебя. Я надеялся, но — не получилось. Я не человек. Наша встреча — не состоится. Её и не было никогда — ведь ты знакома со зверем. Не со мной.