Эссе о Юрии Олеше и его современниках. Статьи. Эссе. Письма.

В 1920-х годах в России в немеряном количестве выпускались плакаты о воспитании нового человека. Обременённого предрассудками – якобы буржуазными – массового человека предполагалось подвергнуть «перековке» в соответствии с новыми коммунистическими идеалами. Метафора «перековка человека», очевидно, прямо восходит к эмблематике (кузнечного) молота. Выбирая способ казни большевистского комиссара, атаман Ангел сознательно (или полусознательно) обнажал саму идею «переделки» человеческой природы насильственными средствами. Страшным жестом палача он стремился убить не только Парфёнова, он стремился распространённую метафору о «перековке человека» продемонстрировать БУКВАЛЬНО, тем самым обнажая суть самой этой не менее страшной идеи (вспомним т. н. исправительно-трудовые лагеря ГУЛАГа).

Об обширной сфере в стране Советов, в которой процветала глобальная «перековка» людей, убедительно напомнил публицист Евгений Никифоров:

«…В лагерях на Соловках они «перековывали» людей трудом. За этой привычной стёршейся метафорой мы не усматриваем её противоестественный античеловеческий смысл – живую плоть переделывать, «перековывать», как кусок железа, с помощью молота и наковальни. В финале давнего, непереиздающегося рассказа Ю. Олеши «Ангел» натуралистично описана подобная «технологическая процедура». Без содрогания читать этот короткий рассказ нормальному человеку невозможно».[237]

При прощании с жертвами Гражданской войны также не обходилось без высокого пафосного подчёркивания связи с советскими политическими эмблемами (молота, наковальни, серпа), которые символизировали новое, по сути мнимое, общественное положение пролетариата и крестьянства в молодом государстве. В рассказе «Эскадронный Трунов» безжалостный к пленным полякам Трунов самоотверженно не жалеет себя, чтобы спасти от американских бомбомётчиков свой красный эскадрон, спрятанный в лесу. Точно зная, что его замысел гибелен, Трунов с молодым помощником героически вызывает огонь на себя, стреляя с земли, с открытого пространства из пулемётов по бомбовозам. Бабель видел это своими глазами и не скрывал правды, мучительно пытаясь не оправдывать, не романтизировать, а понять соединение несоединимого в характерах конармейцев: неоправданной жестокости и подлинного героизма. В отличие от гуманистической позиции Бабеля, большевицкое военное начальство не считало самодеятельный садизм преступлением революции, в их глазах неистребимая жестокость не умоляла героизма конармейцев: «В полдень мы привезли в Сока ль простреленное тело Трунова, эскадронного нашего командира. Он был убит утром в бою с неприятельскими аэропланами.

<…> вырыли Трунову могилу на торжественном месте – в общественном саду, посреди города, у самого забора.

<…> – Бойцы! – сказал тогда, глядя на покойника, Пугачёв, командир полка, и стал у края ямы. – Бойцы! – сказал он, дрожа и вытягиваясь по швам. – Хороним Пашу Трунова, всемирного героя, отдаём Паше последнюю честь. <…> Пугачёв прокричал речь о мёртвых бойцах из Первой Конной, о гордой этой фаланге, бьющей молотом истории по наковальне будущих веков. <…> Оркестр после его речи сыграл «Интернационал», и казаки простились с Пашкой Труновым».

Однако серп и молот не всегда использовался в трагическом, серьезном, возвышенном контексте. Так писатели-сатирики И. Ильф и Е. Петров не побоялись насмешничать над символами серпа и молота. В романе «Золотой телёнок» (1931) многозначителен эпизод, когда во время кампании «чистки» (проверки социального происхождения служащих и увольнения «бывших») в учреждении «Геркулес» города Черноморска геркулесовец Скумбриевич «так рассказал свою биографию, что ему все аплодировали. «Я, говорит, родился между молотом и наковальней».. .[238]