– И охота тебе киснуть здесь, среди черной братии? – продолжал Миллард. – Я уверен, что у тебя, в отличие от твоего покорного слуги, грехов не наберется и на малую суповую миску. Это мне уже некуда деваться – ни дома, ни семьи, ни денег, ни здоровья, да и грехи мои такие, что их нелегко замолить.
– От небесного предначертания не сбежишь, – мрачно ответил Эсташ.
– А тебе известно, какую судьбу тебе назначило провидение? Конечно, нет! Поэтому хватит бить поклоны и натирать мозоли на коленях, смело поднимай парус – и вперед, к новым приключениям. Схоронить себя заживо в монастырских стенах не лучшая идея, уж поверь мне, старому морскому скитальцу…
С той поры такие разговоры случались каждый раз, как только Эсташа направляли работать на мельницу. Да и сам он стремился почаще видеться с братом Миллардом. Разговорчивый мельник много чего повидал в своей жизни.
Он ушел в море шипбоем, как и Эсташ, но провел в нем долгие двадцать лет. Судя по некоторым намекам, Милларду довелось не только служить в военном и купеческом флотах, но и побыть в шкуре пирата. О жизни морских разбойников мельник рассказывал так смачно, с такими интересными подробностями, что зачарованный его трепом юноша мог сидеть неподвижно часами, раскрыв рот от удивления. Несмотря на то, что и ему пришлось походить по морям, его жизнь на корабле в качестве шипбоя показалась ему совершенно пресной.
То ли дело – похождения пиратов…
Так прошла зима. К весне Эсташ словно проснулся от глубокого сна, полного кошмарных сновидений. Прежде стылая кровь вдруг забурлила в его жилах, изрядно окрепшие мышцы после тяжелых монастырских работ неожиданно захотели ощутить тяжесть оружия, а запахи моря, которые принес свежий весенний ветер, напрочь перебили аромат церковного ладана и восковых свечей. И в начале мая Эсташ принял решение покинуть монастырь.
Он окончательно убедился, что святоша из него не получится.
Глава 9. Графский сенешаль
Возвращение блудного сына не сильно обрадовало сеньора Бодуэна Баскета. Он уже смирился с тем, что Эсташ наконец угомонился и должен принять монашеский постриг, посвятив остаток своей беспутной жизни служению Всевышнему. Тем более, что дела семейства Баскетов значительно пошатнулись, часть поместий пришлось продать с торгов за долги, и рассчитывать на свою долю в наследстве Эсташу не приходилось.
Впрочем, он и так был самым младшим в семье, а значит, все имущество после кончины пэра, согласно закону, должно было распределиться между двумя его старшими братьями.
Эсташу семейные проблемы были безразличны. Денег у него вполне хватало, чтобы начать новую жизнь и без отцовского наследства. Оказавшись в родных стенах, он превратился в затворника. Ничто его не радовало, за исключением возможности принять горячую ванну, по которой он сильно соскучился. Эсташ днями торчал в своей комнате, читая рыцарские романы. А по вечерам, когда начинало темнеть, выходил на прогулку.
Одетый в длинный приталенный в поясе черный кафтан, похожий на монашеское облачение, он буквально растворялся в вечерних тенях, и те, кому приходилось с ним сталкиваться, шарахались от мрачной фигуры, которая беззвучно вырастала перед ними, словно из-под земли. (Юноша ходил бесшумно, как большой кот.)
Слуги Баскетов и жители окрестных деревень прозвали его между собой Монахом, так как многим было известно, что Эсташ некоторое время находился в монастыре Святого Вулмера.
Безделье угнетало Эсташа. Но что-либо изменить в своей жизни ему не хотелось. В принципе, он поменял одну монашескую келью на другую, только жил не по монастырскому уставу, хотя некоторое время просыпался среди ночи несколько раз – как раз в то время, когда должен был звонить колокол на монастырской звоннице, призывающий к молитве.
Большой Готье, проникшись состраданием к юному господину («До чего довели эти проклятые святоши бедного мальчика! Сам не свой стал… Изверги!» – брюзжал он, сидя в поварне с кубком доброго вина в руках), как-то предложил Эсташу размяться с оружием в руках, но в ответ получил лишь пустой, отсутствующий взгляд.
Бедный Готье готов был рискнуть своей жизнью, лишь бы вернуть юному Баскету его прежнюю живость и жизнелюбие. Он любил Эсташа, как своего сына.
Сеньора Бодуэна Баскета тоже тревожило состояние младшего отпрыска. Конечно, он был рад, что Эсташ наконец остепенился. Проделки своенравного сына дорого обошлись пэру в прошлом.
Но теперь Эсташ был сама почтительность: вежливо всех приветствовал, не забывал помолиться перед трапезой, не повышал голос, а уж ругаться скверными словами, как прежде случалось – боже упаси! Тем не менее старый пэр нутром чуял, что с Эсташем творится что-то неладное. Но откровенной беседы с ним не получалось.
«Да, отец… Нет, отец… Как прикажете…», – вот и весь разговор.