Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

В тексте посвящения нашли отражение, как видим, не только чувства, питаемые Стасовым к Толстому, но и общие контуры, концептуальные основы его собственного замысла.

* * *

Работа Стасова «Искусство в XIX веке» даже в сокращенном варианте – серьезное исследование, неординарное явление отечественной и мировой истории искусства. В цикле составляющих ее статей проанализирован и обобщен обширный материал, характеризующий искусство основных стран Европы, а также Северной Америки. Отдельно в конце каждой статьи освещено состояние русского искусства (данного вида искусства, в рассматриваемую эпоху). Все это выполнено добротно, со знанием дела, с глубокой осведомленностью автора относительно фактов жизни и творчества художников, детальным анализом наиболее примечательных их произведений, со ссылками на искусствоведческие источники, выставки, периодику. Серьезное, подчас достаточно специальное содержание изложено в свободной, неакадемической манере.

В обзоре Стасова едва ли не впервые искусство России предстало как самостоятельное, значительное явление европейского и мирового искусства. Уже один факт генетической содержательной связи между обзором Стасова и трактатом Л. Толстого «Что такое искусство?» делает данную публикацию весьма интересной для историка отечественной эстетической мысли. Безусловно, работа Стасова заслуживает самого пристального, углубленного и всестороннего рассмотрения.

Но меня здесь привлекает в большей мере лишь один аспект предлежащего исследования: отношение маститого критика к проблеме новаторства в искусстве, и в этой связи – оценка им тогдашних «немагистральных», нереалистических течений, авторский прогноз насчет их роли в дальнейших судьбах искусства. Относящиеся сюда суждения автора, как я полагаю, – не самая сильная сторона очерка, и взглядов Стасова на искусство вообще. Но рассмотрение данного обзора как составной части книги, устремленной к веку наступившему, пока еще непройденному, как документа эпохи «концов» и «начал», привлекает интерес именно к этому аспекту сочинения русского художественного критика. (На большее нижеследующие разыскания и суждения, кстати, не претендуют).

Определяя доминантную идею всей духовной жизни человечества в XIX столетии, Стасов характеризовал ее терминами: «реалистическая», «реализм». Все сферы культуры этого времени, пояснял он, желали «стоять на прочной, гранитной, несокрушимой почве действительности, опыта всего увиденного собственными глазами, всего услышанного собственными ушами…» (244). Не могло не прийти в соответствие с этим духом времени и искусство.

Предтечами живописи, восторжествовавшей во второй половине века, были, считал автор обзора, Хогарт и Гойя – великие разрушители всего косного, гнилого и вредного. Пережив очистительную бурю Великой французской революции, искусство первой трети века, в основном романтическое, пробудило интерес к национальной жизни, вначале – минувшей, впоследствии и современной. Но только с 40-х годов XIX столетия искусство, изобразительное в частности, осуществило настоящий прорыв от более или менее условных форм передачи действительности к подлинной реальности. Искусство наконец-то взглянуло на мир не через лорнет испорченной цивилизации, а глазами простого, естественного человека. Искусство, пошедшее по этому пути, само стало здоровым, реалистическим, обозначив собой магистральную линию художественного развития человечества.

По мысли критика, иные формы и пути творчества ныне могут отстаивать лишь художники, погрязшие в предрассудках разного рода и никак не могущие от них освободиться. Здесь – область «больного», болезненного искусства, по форме нередко новаторского, по существу же ретроградного, фальшивого, «помпадурского».

Преодоление в ходе художественного развития тормозящих «предрассудков» происходило наиболее успешно, считает автор очерка, в музыке, архитектуре. Поэтому наиболее впечатляющие успехи достигнуты в течение XIX столетия именно в этих видах искусства. В скульптуре заметных достижений значительно меньше; вообще: «наша эпоха не эпоха скульптуры» (228). В живописи же развернулась наиболее острая, напряженная борьба. Здесь можно наблюдать и немало бесспорных, блестящих достижений, и множество «уклонений» от «нормы», от магистральной (завершившейся утверждением реализма) линии художественного развития. Естественно поэтому, что статья о живописи написана наиболее обстоятельно, с привлечением обширного фактического материала.

Искусство наступившего XX века критик мыслит не иначе как реалистическое, фактически исключая возможность существования рядом с реализмом сколько-нибудь значительных, плодотворных альтернативных течений. Возникает естественный вопрос: почему столь невосприимчивым к зародышам «художественной неклассичности» оказался действительно выдающийся критик, бесспорный знаток как старого, так и нового, нарождающегося искусства? Что ослабило, притупило чутье нового, от природы присущее Стасову и проявленное им не раз, без робости и оглядки на общепризнанные авторитеты?

* * *