Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Но благодаря чему Шекспир углубляется до корневых начал трагического, тогда как многие современные нам драматурги ограничиваются слоями вышележащими, более или менее внешними? Бахтин видит разгадку в особом характере используемой Шекспиром «топографии» (или сценического хронотопа). Времяпростран-ство, в котором находится и действует трагический герой Шекспира, ценностно поляризовано (верх-низ и т. д.) и определённым образом акцентуировано. Любой поступок или жест героя читается в некоторой ценностной системе координат, он направлен в ту или иную сторону. Хронотоп шекспировских трагедий по своему масштабу близок к максимальным, предельным значениям ценностной шкалы (в ту и другую стороны), он «космичен». Действие трагедий, подобных шекспировским, происходит сразу в двух планах: конкретно-ситуативном (здесь и теперь) и «вселенском». Топографичность – самое действенное и незаменимое средство художественного обобщения, создания самой художественности. «Шекспир космичен, пределен и топографичен»[351].

Шекспировская топографичность взращена фольклорной традицией и внутренне родственна ей. Бахтин, кстати, всячески защищает эту питательную почву высокой трагедии, «эру архаики», от нападок вульгаризаторов. Первый, самый глубокий слой содержания трагедии недоступен, считает Бахтин, для рационального восприятия, ибо он скрыт в пучинах и безднах бессознательного. В связи со сказанным обращение Бахтина к «глубинной психологии» предстаёт в новом свете.

Принципиально ценен сам факт расширения Бахтиным его культурологической концепции развития за счёт включения в неё циклического и одновременно трагического аспекта. Набрасывая программу этого нового направления исследований, Бахтин писал: «Социальный характер смеха, соборный смех… Сопоставление с народно-трагическими формами; проблема границ и смены (гибели индивидуальности) в трагическом аспекте. Особенно ясна народность обеих форм, их общность (проблема смены венца и развенчания, отцов и детей) и их различие можно раскрыть на творчестве Шекспира»[352].

Сам Бахтин, иными словами, признал, что процесс смены старого новым имеет не только смеховую, но и трагическую, трагедийную сторону. Теория трагического циклизма Бахтина, соединенная с анализом произведений Шекспира, представляет несомненный интерес. Некоторые аспекты трагического (его онтологические основы, сценическая топография и др.) получили в ней серьёзное, оригинальное освещение.

Однако анализ трагического в «Дополнениях и изменениях к «Рабле» не имеет самостоятельного значения, он – лишь часть общей концепции Бахтина, основанной на дуализме официальной и народной смеховой культур. И именно эта включённость части в заведомое целое, как нам представляется, несколько ограничила его трактовку трагического, в чём-то даже деформировала её, сделала односторонней. Постараемся подтвердить сказанное конкретными аргументами.

Бахтина интересуют, по его словам, «основные тона», сопровождающие процесс развития. Здесь имеются в виду базисные архетипические ситуации жизни и соответствующие им эмоциональные состояния (мольба – хвала, устрашение – страх и др.). Стержневую роль играет оппозиция «страх — (освобождающий от страха) смех». Но эмоциональная палитра трагедийности при этом явно обеднена; одним устрашением – страхом её не исчерпать и не объяснить. В эмоциональной сфере трагедии есть и специфическая свобода (свобода выбора поступка, позиции, судьбы и др.), и бесстрашие (бесстрашие познания, непокорности чьей-то воле, власти обстоятельств и т. п.). Было бы неправомерно приписывать все эти «основные тона» и «обертоны» только освобождающему смеху. Наряду с комическим катарсисом существует и катарсис трагический!

В смеховой концепции Бахтина исключительно большую смысловую нагрузку несёт понятие «амбивалентность» (тесно связанное с понятиями карнавала, карнавализации). Амбивалентный карнавальный смех всё релятивизирует, разрушает все ценностные иерархии и создаёт сочетания противоположностей, полярностей. Трагическое, с этой точки зрения, есть лишь антитетическое дополнение к смеховому началу, без которого не создалась бы амбивалентная, «кувыркающаяся» целостность.

Трагическое характеризуется автором книги о Рабле как само по себе нечто однотонное; с этим трудно согласиться. Трагическое в своей сфере так же «многоголосо» и парадоксально-противоречиво («оксюморно»), как и смешное. Ведь сам Бахтин признаёт: «В основе топографического жеста и топографической сцены (события) у Шекспира и их восприятия лежит пространственно-ценностное движение снизу вверх и обратно, те же готические качели, то же хождение колесом, но в серьёзном плане»[353].

М. М. Бахтин глубоко чувствовал – и по обстоятельствам своей эпохи и судьбы не мог не чувствовать – трагическую сторону круговорота жизни. Вот лишь некоторые места его текста, подтверждающие это.