Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

«Утренний “туалет” королевы происходит в присутствии всех придворных дам. Её штат, заключающий 496 должностей, обходился в год в 45 миллионов. Сумма, назначенная на развлечения, простиралась до 300 000 франков, сумма на туалеты – до 120 000 франков…» «Ежегодное содержание парикмахера одной придворной дамы мадам Матиньон исчислялось в 240 000 франков». «…B Трианоне целое строение было отдано под кухни. Была там кухня для холодных блюд, другая – для антрема, третья – для закусок, четвёртая – для рагу, пятая – для жаркого, шестая – для паштетов, седьмая – для тортов… Иногда, когда танцевали на воздухе, забавлялись тем, что приводили из окрестностей несколько красивых крестьянских молодчиков и смеялись над их неуклюжими движениями»[539].

До осознанного историзма тут ещё далеко. Но хотя бы видно стремление автора показать противоречивый, полный полярностей облик эпохи. Идеологизм и социальный историзм связаны, по-моему, отношением обратной пропорциональности. Чем выше степень идеологизма, тем меньше историзма. И наоборот.

Негативные последствия идеологизма сказываются и на характере ведения полемики, на самой способности вести диалог. Когда случается сравнивать толерантность искусствоведов прошлого века и нынешнего, результат часто бывает не в пользу наших современников. Приведу только один пример.

В. В. Стасов и А. Н. Бенуа были в известном смысле антиподы. Один – ярый приверженец реализма, другой – ведущий теоретик «Мира искусства». Но посмотрите, сколько в «Истории русской живописи в XIX веке», написанной А. Н. Бенуа, терпимости и уважения к своему оппоненту. В труде А. Н. Бенуа есть, между прочим, глава под названием «Русский национализм». Бенуа негативно относился к этой линии русского искусства, считая ответственным за неё именно Стасова. Но достаточно сравнить эту – не самую благостную – главу «Мирискусника» с той, например, отповедью, которую даёт М. Чегодаева своему оппоненту С. Буткевичу (по аналогичному, кстати, поводу – национальному) (I, 96–97), чтобы понять, насколько далеко ушли нынешние полемисты от традиций своих предшественников. Ушли в сторону или вспять от «наследства».

В отдельных случаях – их немного, но они есть – исследователей самих отвращает слишком уж открытый, грубый идеологизм. Таково вскользь брошенное М. Чегодаевой замечание о «крайне политизированном соцарте» (I, 93). По всему первому сборнику разбросаны, видимо, непроизвольно вырвавшиеся выражения вроде: «Как в советский, так и в постсоветский период…» – (далее следует констатация какого-либо более или менее существенного недостатка). А ведь это уже преддверие отказа от идеологизма, признак выхода из однобокости видения! У российского общества прежнего и нынешнего, согласитесь, многие недостатки и пороки – общие.

Драматизм актуальной дилеммы: «идеологизм или научная строгость, объективность» – остро сознаёт Т. Савицкая. «Трудно сохранять научную беспристрастность перед лицом столь двуликого Януса современной глобализации…» (II, 19), – признаётся она. И находит точные, ёмкие слова для выражения того идеала научного творчества, к которому, видимо, все мы должны стремиться, приближаясь к таковому в меру отпущенных нам сил. «Здесь, поистине, безграничное поле исследования для непредубеждённого гуманитария, результаты которого могут иметь серьёзное общественное значение» (II, 17). Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить.

Масштаб первого тома коллективного труда учёных – Россия. Масштаб второго тома – Россия и её культура в контексте мировых цивилизационных процессов.

Научно-теоретический уровень второго тома, более культурологического, чем искусствоведческого, достаточно высок. Авторы помещённых здесь статей обобщают опыт культурного строительства в разных регионах и странах мира. Размышляют над тем, что из этого опыта и как можно применить в России. Вводная же статья Т. Савицкой «Государство – Общество – Культура в глобальном мире» по своему характеру и уровню – культурфилософская. Она, с одной стороны, продолжает высокую западную традицию «критики культуры» (Т. Адорно, X. Ортега-и-Гассет, И. Валлерстайн, К. Кшиштофек и др.), а с другой – опирается на работы ярких, независимо мыслящих современных отечественных политологов и культурологов (таких, как покойный А. Панарин, А. Неклесса, Г. Померанц и др.). Вполне разделяя основное содержание этой «камертонной» статьи, я хочу вкратце воспроизвести её логику и выводы. Поскольку передовые культурфилософские воззрения ещё не стали для нас трюизмами, думаю, это будет нелишним.