Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Виктор Астафьев попытался возделывать ту же ниву, но по-новому, однако потерпел неудачу. Его роман «Прокляты и убиты» (Книга первая «Чертова яма») продемонстрировал лишь крайнюю степень ресентимента, мстительности по отношению к советскому военному прошлому. Кто усомнится в этом, пусть разыщет и прочтет старую (1995 г.) рецензию талантливого критика Игоря Дедкова на этот роман, не без сарказма озаглавленную: «Объявление вины и назначение казни»[646]. «Почему бы не определить “Чертову яму” как физиологический очерк красноармейской казармы по состоянию на осень-зиму 1942-43 года, – пишет критик, – и это будет не самое приблизительное из определений»[647]. «Да, да, разумеется, страна наша – чертова яма. (Кто припечатает эту страну покрепче, тот молодец)»[648].

Мстительная озлобленность художника – даже небеспричинная, небезосновательная – сразу сужает кругозор, упрощает (или, лучше сказать, уплощает) его мировидение. В лучшем случае она может породить хлесткую публицистику, язвительный памфлет, пламенную сатиру, наконец. Но эпические и трагические события и жанры художнику, впавшему в ресентимент, уже вряд ли покорятся. Писателю-трагику нужны совсем иные художнические качества: незаурядное историческое чутье, погружение в глубины жизни, в ее нюансы, парадоксы, в потаенные переплетения полярных тенденций. Ему необходима особая широта ума и души, особая чуткость сердца. Всего этого у вышеназванных мастеров трагической темы, взявшихся за перо в ситуации общественного надлома и перелома, либо вовсе не нашлось, либо просто-напросто не хватило.

Вот таким получился у меня коллективный, собирательный социально-психологический портрет позднесоветского гуманитария – архитектора и отчасти также устроителя нового миропорядка. Что и говорить, портрет так себе, особой приязни и вдохновения не вызывает. В таких случаях говорят: «На зеркало неча пенять, коли…».

И все же мне не хотелось бы завершать свою статью на минорной ноте. Ранее я уже говорил, да и отдельными примерами подтверждал, что, к счастью, далеко не вся гуманитарная интеллигенция может быть причислена к обрисованному выше типу. Есть в ее рядах и иные, более трезвые силы, есть по-другому, более глубоко и последовательно мыслящие ее представители и целые группы.

К ним относится, насколько я могу судить, литературовед А. Л. Штейн, издавший в 2002 г. брошюру под названием «Дон Кихот – вечный спутник человечества»[649]. Дойдя до последней страницы, до заключительного абзаца этой брошюры, я поймал себя на том, что автор выражает и некоторые мои мысли.

Приведу этот абзац полностью.

«Многие наши так называемые “демократы”, люди умные и благородные, искренне ратовали за ослабление государственной опеки, за свободу личности, индивидуальную инициативу. Но когда мы видим на московских вокзалах мальчишек 10–12 лет, просящих милостыню или спящих на вокзальных лавках, мы убеждаемся, что благородные намерения этих демократов обернулись не только комическими, но и весьма серьезными и даже трагическими последствиями. Восхищайтесь благородством Дон Кихота, цените его ум и бескорыстие, будьте столь же бескорыстными, как он, но не надо быть Дон Кихотами. Надо обеими ногами стоять на земле, иметь такт жизни и понимать, к чему ведут те или иные, даже самые, казалось бы, благородные действия. Этому, между прочим, и учит нас великий роман Сервантеса»[650].

Если есть и такие гуманитарии – значит, я не одинок в сегодняшнем разобщенном, неустроенном мире.

2010

Ф. Ницше о пирамиде культуры: от подножья к вершине и обратно [651]

Говоря о культурном значении провинции вообще, и современной российской провинции в частности, легко сбиться на банальность и мелодраматизм. Ведь то, что высшие культурные достижения и их творцы рассредоточены по всей нашей обширной стране, что столичное цветение постоянно подпитывается соками от разветвленных корней своих – бесспорная истина; каждому под силу подтвердить её какими-нибудь примерами, а их – множество, один другого нагляднее и трогательнее. Но не лучше ли вместо того, чтобы умиляться и доказывать давно доказанное, перевести разговор в проблемное русло? Сделать это можно по-разному. В частности, путем переноса акцента в словосочетании «культурное значение провинции» с последнего слова на первое. Задумаемся над тем, какие принципиальные задачи стоят перед отечественной культурой (что требует, в свою очередь, понимания её современного состояния и особенностей). А отсюда станет ясно и то, какой вклад в их разрешение может и должна внести провинциальная часть или подсистема культуры России.