Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Так что же делать? Смириться? Опустить руки? Ничуть не бывало. Вот установка на будущее С. С. Аверинцева – сведущего, проницательного и достаточно непредвзятого, как видим, мыслителя: «Нам нужно как-то найти способ… избежать тотальной характеристики тоталитаризма, когда всю литературу того времени, даже Пастернака, объявляют тоталитаристской… Я думаю, что одна из наших задач – сохранить этическую перспективу, свободную от поверхностной морализации»[624].

Именно так. Но это взгляд, направленный в перспективу. А нам еще приходится обращать свой взор в ретроспективу.

В том же 1990 г., когда Л. М. Баткиным были опубликованы «Конституционные идеи Андрея Сахарова», издательство «Московский рабочий» познакомило читателей со сборником историко-полемических эссе, написанных Михаилом Сокольским и озаглавленных: «Неверная память. Герои и антигерои России»[625]. Две эти публикации не только совпали по времени, они родственны и по духу. Как сообщает автор в «Предисловии, которое обязательно следует прочитать», его эссе, в сущности, продукт диссидентского творчества (до перестройки некоторые из них распространялись в «самиздате»). И в целом они наглядно демонстрируют образ мыслей, чувств и устремлений того типа интеллигентов, который я обозначаю термином «позднесоветский гуманитарий».

С самого начала автор предупреждает, что его задача – лишь изменить устоявшуюся, ложную точку зрения на общеизвестные факты. Немаловажная деталь: упомянутые факты относятся к истории России, начиная с «рокового выбора 988 года»[626], и роли православной церкви в процессе консолидации русских земель, в образовании и укреплении централизованного государства. По мнению автора книги, необходимо: 1) признать порочным, губительным весь этот исторический путь; 2) призвать к ответу русскую православную церковь, содействовавшую этому процессу; 3) изгнать из русского пантеона тех «псевдогероев», которые отрывали народ от его европейских корней, пресекали стремление к многоцветию, местной самостоятельности. В частности, следует объявить «позором русского исторического сознания, русской истории» князя Александра Невского, который в общественном плане «вне всякого сомнения, был национальным изменником»[627]; 4) переделать в новом, созвучном современности духе ментальность и психологию русского народа[628]. (Чем не преамбула к новой Конституции?)

Комментируя проект Сокольского, я не стану напоминать, что, когда речь заходит о духовных ценностях и святынях любого народа, надо «выбирать выражения». Я также не буду останавливаться на том, что в любой цивилизованной стране (не в пример России) за посягательство на целостность государства и открытую пропаганду сепаратизма можно попасть под суд и в конечном счете оказаться за решеткой. Я лишь обращу внимание на несоответствие целей и средств пишущего. Задумывая «переоценку всех ценностей» в масштабах тысячелетней истории огромного государства, все-таки следовало опираться на проверенные научные факты, результаты архивных исследований, неопровержимые доказательства, а не на ничем не подтвержденную субъективную убежденность в правоте своей интерпретации. Самое шокирующее и ненавистное для Сокольского – «вошедшее в плоть и кровь представление, что в мире идей единственность как таковая нравственна, а множественность безнравственна»[629]. Торжествующий же дух демократии требует обратного. В сущности, это единственное основание его кредо (постмодернистское по духу).

Материал исторических эссе Сокольского специфичен этнографически, но в целом он пребывает в русле расхожих идеей и представлений либеральной интеллигенции переломной поры. Если у автора книги и есть что-то особенное, свое, так это откровенный, предельный цинизм, особая «наглость» (в том смысле, о котором говорил А. Б. Чубайс).

М. Сокольский с гордостью называет себя «радикальным западником»[630]. Он мог этого и не говорить – ясно и так. «Я коренной москвич…, – при всем при том заявляет Сокольский. – Я вырос на московской культуре, она мне ближе всего на свете, поэтому смею назвать себя страстным патриотом своего родного города»[631]. (Книга выходит в московском издательстве, хотя и за счет средств автора; приходится сделать поклон в сторону первопрестольной). Но это не более чем фраза. Потому, что та же Москва, по его словам, есть «город-спрут, удавивший в мертвящих объятиях громадную страну с ее многоликими землями, городами, культурами»[632]. (От любви до ненависти, как известно, только один шаг). А еще – какой же патриот, если обустраивать Россию предполагается по испытанным западным лекалам, отвергая ее собственную историю, религию, духовных лидеров – «антигероев»?

Поскольку отечественный гуманитарий встал на почву новой, демократической идеологии, постольку у него возникла потребность переосмыслить, вернее – реинтерпретировать содержание культурных и художественных ценностей, созданных в имперскую советскую эпоху. Вот один из примеров того, как это делалось (да и сейчас, наверное, делается).