Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Надо ли напоминать, сколько притеснений и унижений претерпели представители гуманитарной интеллигенции в советские годы, в период острейших классовых битв и сверхжестких идеологических ограничений? Но вот пришла желанная демократизация, разрядка, и все сдерживаемое в человеческом подполье стало возможно вынести вовне. Как выразился театровед Г. Дадамян, «сегодня… все мыслимые и немыслимые счета благородного и пафосного гнева современников против советской власти предъявлены»[617]. Справедливость восторжествовала. Но тем дело не кончилось. Для обладателей ресентимента возник соблазн нескончаемой символической мести поверженному, или тогда еще полуповерженному, противнику. Это была своего рода психологическая ловушка, и многие позднесоветские гуманитарии в нее, к сожалению, попали.

Следствием этого стало стремление рассматривать все, происходившее в советском обществе и его культуре, как проявления господствовавшей тогда идеологии. (Что, конечно, не соответствует действительности.) Идеологическая нетерпимость прежней парадигмы при этом внешне ниспровергалась, а на деле возрождалась – на новой, теперь уже демократической основе. «Все было лишь ложь и обман». На всех печать греха. Никто не уйдет от расплаты, хотя бы только духовной.

Если бы нужно было убедительно проиллюстрировать сказанное, я не стал бы искать более наглядного примера, чем статья литературного критика Евгения Ермолина «Вчера, сегодня, всегда», относящаяся к 1997 г.[618] Писал он ее далеко не с христианскими чувствами. Основная интенция этой статьи: не позволить «реабилитировать советское литературное наследство» путем отделения друг от друга критериев идеологических и художественных. Никакого отделения! Только в едином комплексе, да с приматом идеологической оценки! Вот как выглядит в статье характеристика одного из небезызвестных представителей советской литературы. «Та перемена, о которой идет речь, – пишет Е. Ермолин, – с предельной отчетливостью обнаружила себя недавно, в начале 1997 года, в связи с юбилеем Валентина Катаева, советского писателя-орденоносца, знатного волчары, вполне цинично служившего режиму, как теперь выражаются, за бабки, а в свободное время, на старости лет, баловавшегося каким-то невзаправдашним “мовизмом”»[619]. Можно любить или не любить творчество Катаева и его самого, но мстить ему (в дни юбилея!) за то, что он был человеком и художником слова своего времени, своей эпохи, едва ли стоило.

Какие ассоциации вызывает у меня статья Е. Ермолина? Самые малоприятные: с памятным сакраментальным вопросом: «Чем вы занимались до 17-го года?!» (с поправкой на 1993-й); с недоброй памяти РАППовскими разносами писателей непролетарского происхождения и вообще тех, у кого биография «подкачала». А более всего такая критика напоминает мне сценку из деревенской жизни, когда на случайного путника с бешеным лаем набрасываются местные полканы, готовые вцепиться в живую плоть и разорвать чужака на части. (Для такой – согласен – грубоватой метафоры в статье тоже есть свои «подсказки». «Критик – как охотничья собака», – говорит Ермолин. Мимоходом клеймит «густопсовый художественный официоз»[620]. А про «волчару» мы уже слышали. Все сходится).

Е. Ермолин, как сообщает редколлегия журнала «Континент», окончил факультет журналистики МГУ. Ныне, насколько мне известно, он доктор искусствоведения, преподаватель университета в г. Ярославле. Хочется надеяться, что прежние, крайне нетерпимые взгляды и суждения его за протекшее время эволюционировали, стали более взвешенными.

Тенденцию перерастания интеллигентского ресентимента в крутой идеологизм тогда же, в конце 90-х, отметил С. С. Аверинцев. Хотя терминологию он применил иную, осудив «моралистическое диссидентское искусство, которое имело смысл в свое время, а ныне стало лишь искусством махать кулаками после драки»[621]. У Аверинцева яростного неприятия советского строя ничуть не меньше, чем у кого-либо другого, но он – ученый, и как таковой предостерегает против идеологизма в принципе, будь он старый или самоновейший. «Размышляя над всем этим, невозможно не видеть того, что мы не могли видеть еще вчера – что советская и антисоветская пропаганда были противоположны отнюдь не по всем пунктам. И вовсе не все утверждения, характерные для той и другой стороны, суть истины в последней инстанции»[622]. Абстрактная приверженность демократическим ценностям и идеалам еще не спасает, напоминает Аверинцев, от соблазна самому превратиться в идейного тоталитариста. «Одним из самых несносных свойств тоталитарной идеологии была ее претензия всех судить, распекать и устраивать выволочку всей истории и всему миру. Увы, современная демократическая идеология тоже к этому склонна»[623].