Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

В начале XX века, кстати, восприятие сектантства как некой новой, адогматичной культурно-созидательной силы было достаточно широко распространено. Одно из свидетельств тому – работы позитивистски ориентированного культуролога, психолога и религиоведа Д. Н. Овсянико-Куликовского. Свои очерки о сектантах он публиковал под характерной «шапкой»: «Культурные пионеры»[771].

Резкими, недвусмысленными неоязыческими интенциями пронизаны многие религиоведческие сочинения В. В. Розанова (которого Мережковский считал более «страшным» выразителем антихристианства, чем сам Ницше)[772]. Так, в статье «О Сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира» (1907–1908) Розанов обвинил христианство в забвении и отвержении ради мира горнего – мира дольнего, земного, где «есть и Гоголь, поэзия, игра, шутка, грация, семья, эллин, иудей, да и все язычество»[773]. Мир христианства лишен всего этого, обесцвечен, выдержан в скорбно-погребальном ключе, считал Розанов. И опять-таки, причина тому – пренебрежение всем телесным, плотским, земным, житейским с его естественными радостями. Без этой земной составляющей христианство лишается бытийной укорененности, утверждает Розанов, оно не «метафизично», а только моралистично. Видимо, прав был Н. Зернов, когда писал о Розанове: «Страстно-религиозное миросозерцание Розанова – в корне своем языческое… Христос представлял аскетический мироотрицающий аспект религии, который был для него неприемлем. Розанов чувственно любил этот мир и не хотел другого… его любовь к миру была нераздельна с всеобъемлющим ощущением Божественного присутствия, но не того Бога, который открылся во Христе»[774].

Современные российские неоязычники не ссылаются на утопии Мережковского, Розанова и других религиозно-культурных «обновленцев» Серебряного века. Но предтечи их сегодняшних исканий и построений – именно они.

В Германии 30-х годов особая, националистическая форма неоязычества была использована идеологами гитлеризма для обоснования своих преступных, человеконенавистнических планов. За процессом фашистской паганизации, утверждения «воинствующего язычества» пристально следили представители русской религиозной философии, печатавшиеся в эмигрантском журнале «Путь». К. В. Мочульский в статье «Расизм и западное христианство» (1939), процитировав Гитлера и А. Розенберга, резюмировал: «Это и было формированием Религии Судьбы как основного компонента «нового», непросветленного, не-античного язычества, как анти-христианства, как разрыва с ценностями христианской культуры, как новой религиозности»[775].

Коричневый арийский миф, к счастью, был развеян Великой Победой советского народа, его армии и всей антигитлеровской коалиции. Тем не менее, в душах некоторых деятелей отечественной культуры указанный миф оставил неприятнейший осадок в виде недоверия к любому акцентированию национальных «корней», самобытности, патриотизма, «почвы». Национальное стало приравниваться ими к националистическому, что, конечно, совершенно некорректно. Любое обычное проявление интереса к отечественному язычеству неправомерно истолковывалось как собственно неоязычество. Известную дань подобным умонастроениям отдали даже такие крупные ученые, как Д. С. Лихачев, С. С. Аверинцев (на что нам уже случалось обращать внимание). А некоторые из их коллег довели эти более или менее оправданные опасения до своего рода мании, всюду выискивая проявления «крутого славянского расизма». Эту формулу мы взяли из статьи Б. Фаликова «Неоязычество», весьма показательной в указанном отношении[776]. Впрочем, здесь уже заканчивается наука и начинается чистый идеологизм, оспаривать который здесь не время и не место.