Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

• Об авторском замысле мы не только не обязаны знать, но чаще всего мы и не в состоянии сказать о нём что-либо достоверное. Поэтому из двух основных субъектных позиций базовой, приоритетной должна быть признана рецептивная. На неё и надо перенести своё главное внимание.

• Индивидуальная психология автора от нас скрыта; что же касается реципиента, то он вообще не есть конкретная личность, индивидуальность. Реципиент, воспринимающий – это «кто угодно». Для психологического подхода здесь вовсе нет оснований.

В результате всех этих переакцентировок исследуемая проблема смыслового единства произведения изменяет свой статус: из психологической и экзистенциально-личностной она становится семантической.

«Преднамеренность» надо понимать, считает чешский учёный, не в её психологизированно-деятельностном значении (как «замысел», субъективное «намерение», тем более – сознательное), а как некую свёрнутую объективную целесообразность. Понять мысль Мукаржовского помогает аналогия с различением «телеологии» и «телеономии»: если первая предполагает наличие целеполагающего субъекта той или иной природы, то вторая фиксирует объективную направленность материального объекта на достижение некоего конечного, равновесного состояния, квалифицируемого как «цель» (фактически – квазицель).

Семантический, семиотический подход к проблеме является, как видим, более обобщённым, чем классический, представленный в теории художественной мотивировки. Он решает проблему смыслового единства не в русле индивидуального мастерства («художественная телеология», «психология автора» и т. п.), а в широком коммуникативном плане, охватывающем все три основных звена художественной коммуникации (автор – произведение – реципиент).

Затем следует ещё один удар по «абсолютному телеологизму» в искусстве. В понимание смыслового единства (соответственно – мотивированности) Мукаржовский вносит момент диалектической противоречивости. Смысловое единство оказывается тесно связанным со своей противоположностью – нарушением смыслового единства (соответственно – немотивированностью). Преднамеренное и непреднамеренное выступают членами диалектической пары. Мукаржовский называет их соотношение «одной из основных антиномий искусства»[105].

Таким образом, у чешского эстетика непреднамеренность (немотивированности) – не привходящее, подчинённое, частное свойство художественного произведения (как считалось обычно ранее), а нечто необходимо-правомерное и сущностное. В дальнейшем из этих предпосылок Мукаржовский делает ещё более радикальный вывод. Непреднамеренность занимает у него в каком-то смысле даже привилегированное положение, т. к. именно она сопровождает появление нового в искусстве, способствует защите, оправданию и утверждению этого нового, в конечном счёте содействует развитию искусства.

Но здесь я несколько забежал вперёд. Переход эстетика к тезису о приоритетном, акцентированном положении непреднамеренности в искусстве следует проследить более тщательно, поэтапно.

Художественное произведение, согласно Мукаржовскому, двойственно, дуалистично по своей природе. С одной стороны, оно представляет собой средство художественной коммуникации между людьми: «автономный художественный знак». С другой же стороны, оно есть «вещь» (о чём будет сказано далее).

Автономность художественного знака в том, что он не выполняет никаких практических функций. Он обращён «сам на себя», и для воспринимающего в нём важно не что-либо одно, практически нужное, а всё без исключения. Можно назвать и некоторые другие особенности автономного художественного знака. Так, указанный знак не имеет однозначного, закреплённого соотношения с реальной действительностью. Автономный художественный знак соотносится с действительностью не поэлементно, а как целое; отсюда важность смыслового единства, синтеза всех его элементов.

Интенция к смысловому синтезу заложена, согласно Мукаржовскому, в самом художественном произведении. Он называет её «семантическим жестом». У этого ключевого для Мукаржовского термина прослеживаются три источника:

1) Идеи лингвистов Л. П. Якубинского и Е. Д. Поливанова, а также литературоведа Б. М. Эйхенбаума о «звуковом (семантическом) жесте»[106].

2) Феноменологические идеи Э. Гуссерля об интенциональности сознания. Как пишет И. П. Ильин, «…само понятие «преднамеренности»…, вносимой в произведение его автором или читателем, явно несёт на себе следы влияния теории интенциональности Гуссерля»[107].

3) Принципы методологии «энергетизма» (В. Оствальд и др.), которые Мукаржовский в определённой степени разделял.