Эстетика мышления

Вводя различение между вещью и существованием, М.К. на примере российской государственности показывает, что эта историческое образование — действительная вещь,. но та которой никогда не существовало, она только хотела стать, только была в потугах состояния. Но не родилась и потому мы подобны одноплоскостным существам Пуанкаре. Одноплоскостные существа Пуанкаре — сквозная метафора М.К., на базе которой и через которую он постоянно демонстрирует элемент различения между действительным и мнимым мышлением (мышление и не мышление). Он его проверяет на показе социальных лекарств типа Чернышевского, на нашем действительном желании страдать и желании не страдать, а разговоры об этом — суть псевдоакты мысли, развернутое немышление. В этом ему помогает фраза Солона, высказанная Крезу о том, что о счастье кого-то можно узнать только после смерти. Для того, чтобы мыслить о страдании, или вообще о какой-либо моральной вещи — следует выделить предмет для мысли, а не бродить вокруг внешних квазипричин и квазиследствией, так как они — симулякры.

Но для того, чтобы сотворить художественное произведение мысли необходимо своей телесностью постичь правила мышления, которые он показывает в сравнении со стереотипами мышления не по правилам, т.е. в его терминологии с немышлением, хотя это немышление и есть та самая интеллектуальная процедура, предстающая перед нами как мышление. Эта мнимая мыслительность только очень похожа на мышление. Но на самом деле первое различение связано с тем, что мы как люди “не всегда в полноте своего существа”, то есть в каждый определенный момент мы (в отличие от компьютера) “не располагаем всеми теми возможностями, которые мы имеем”. Поэтому, замечает он, для того, чтобы мыслить мы не можем отделить свое существование от предмета мысли, а “существование является дополнительным элементом для мысли.” Мыслить и значит различать кажущееся и существующее.

Радость мысли не может появиться сама по себе. Чтобы что-то появилось мыслительное, ты должен начать сначала, а для этого ты должен отказаться от того, чем ты обладаешь, от самого себя. Нельзя посолить соль, нельзя быть добрым не будучи добрым. Мышление нельзя начать, можно лишь уже быть в мышлении. Нельзя традицию продолжить, можно лишь уже быть в традиции или нет. Поскольку “...человеческое существо есть существо трансцензуса”, то он способен выйти за свои пределы, отказавшись от себя в пользу своего существования.

Мне представляется, что М.К. в этом курсе внес новое в понимание эстетического опыта. Именно в этом смысле следует понимать сопряжения его мысли с находками поэтов и художников, когда он говорит, что пытаясь найти связку сознания с жизнью мы обнаруживаем, что мы живем так как мы живем и оказывается, что вот в такого рода тавталогиях кроется “живая мысль” появляющаяся на мгновение. Но именно через этот миг мы можем обрести identity, как самотождественность самому себе. Однако это возможно при условии, если мы способны пойти на риск умирания ни ради чего-либо и пережить в таких тавталогиях состояния, подобные опыту Рильке, галлюциногенным видениям Арто, мистическому опыту Блэйка. Ведь именно в этих точках нам показано, как мысль, сцепляясь в переживании с чувством в мгновении, в “фульгурации” молниеносно рождает новые чувства.

Для М.К., поскольку проблема мышления есть проблема измерения самим собой, но не предметным измерением, а той силой света, который есть в нас, сфера морали также оказывается пропитанной эстетическим. Именно это он подчеркивает в демонстрации дополнительного измерения мысли на феномене Добра и Любви, замечая, что они берутся ниоткуда и их невозможно разумно обосновать. Когда человек оказывается в состоянии добра или любви (а любовь — есть искусство прохождения пути и овладения этим чувством — переживания своего этого состояния) человек способен на прорыв к самому себе, способен себя увидеть. Поскольку причина любви — не эмпирические качества предмета любви, а каждое Я расширяет себя в любви дополнением Другого, то нельзя овладеть предметом любви, а можно лишь стремиться овладеть миром этого Другого. Но это невозможно, а возможно лишь расширить себя , выявить свое Другое возможное в себе, находясь в состоянии любви к Х. То есть в себя в этом состоянии мы вносим “невидимое наше”. И “именно поэтому мысля мысль, которая мыслит самое себя, мы можем помыслить мысль Платона, никогда не читав его, или Сократа...”. Любимая — это целый мир обстоятельств, и мы любим не конкретное существо, а тот мир сцеплений действий и противодействий, который вызывается и реализуется нами в состоянии любви.