Эстонская новелла XIX—XX веков

Вокруг делалось все тише, ночь постепенно вступала в свои права. Улицы, ставшие желтовато-пепельными, то и дело перекрещивались друг с другом; широкие и прямые, они, казалось, теснили окружавшие их дома в один длинный строй и, убегая, терялись в сумерках. Небосвод теперь был словно озарен невидимым источником света, который находился где-то вверху… Полицейский от скуки насвистывал мелодию модного фокстрота. Вдруг откуда-то из бескрайней дали донесся монотонный звук, навевающий печаль и необъяснимым образом вызывающий представление о пятнах бурой краски — резко очерченных, имеющих форму правильных кругов: тюмм, тюмм, тюмм… Это кто-то спешил куда-то по опустевшим улицам города в извозчичьих дрожках, и стук тяжелых лошадиных подков, усиленный царящей вокруг тишиной, широко растекался в ночном пространстве.

Мирьям охватила беспричинная грусть, девушка вдруг снова почувствовала себя бесконечно одинокой, покинутой. И сказала, глубоко вздохнув:

— Я спрашивала ваше собственное имя… Если вы меня знаете, то… ведь и мне вас тоже надо бы знать.

— Александр, — ответил матрос, и, взяв руку Мирьям, продел свои пальцы между робкими пальцами девушки.

Мирьям жила на краю города, там, где начинались крестьянские поля.

Она выбрала самый длинный путь к дому.

2

Кто знает, где они бродили в эту теплую августовскую ночь и о чем всю ночь разговаривали, но на следующий день матрос со своим заплечным мешком уже спозаранку появился в предместье. Одну руку он держал в кармане, медленно, с прохладцей шел вдоль улицы и наигрывал на губной гармонике. Он, видимо, знал множество мелодий и, закончив одну, тут же переходил к другой. Быстрые польки сменялись грустными вальсами, за экзотическими танго следовали знакомые хороводные песенки, обычные для деревенских гулянок. Он попробовал было и сам спеть кое-что, но голос у него был не слишком-то красивый и сильный, и моряк снова приложил к губам свою великолепную, поблескивающую на солнце жестяными боками гармонику, — она рассыпалась трелями, словно жаворонок.

Мирьям в это время сидела возле окна. Цветущие пеларгонии, фуксии и буковицы закрывали от нее вид на улицу. Часы, правда, лишь недавно пробили девять, но Мирьям уже была в розовом воскресном платье. К тому же она только что завила свои русые волосы — и сама себе казалась женщиной бывалой, лет двадцати по крайней мере.

Когда звуки гармоники достаточно приблизились, Мирьям высунулась в открытое окно и весьма спокойно сказала своему брату — ведь она умела владеть собой:

— Гляди, вон кто-то идет и играет.

Брат Карли как раз подравнивал свои первые усики, однако отложил ножницы в сторону и тоже поглядел в окно. «Не пьян ли этот господин», — рассудительно подумал он. Мирьям обратила внимание брата на большой заплечный мешок прохожего и прибавила, что это, пожалуй, какой-нибудь торговец вразнос, ведь в последнее время они часто околачиваются здесь, заходя из дома в дом. Вскоре матрос поравнялся с домом, и Мирьям убедилась, что не обманулась в своем нетерпеливом ожидании: минуту спустя брат, как она и надеялась, поспешил сообщить:

— Да я ведь знаю его. Это Антс.

— Антс?! — переспросила сестра.

— Да. Мы с ним частенько встречались… в свое время. Ты тогда была еще совсем малявкой. Мы с Антсом одногодки.

— Стало быть, его зовут Антс? — помолчав, спросила Мирьям еще раз.

— Антс Тобиас, — ответил брат.

Странный музыкант брел теперь не спеша, рассеянно поглядывая то влево, то вправо, и Карли озорно окликнул его:

— Эй, погоди! Ты чего здесь шатаешься в такую рань?

Но матрос не расслышал и пошел дальше.

Тогда Карли отодвинул в сторону стебли буковицы и крикнул снова:

— Антс!.. Куда это ты?

— Пусть себе идет… Загорелось тебе, — начала Мирьям удерживать брата, вдруг ни с того ни с сего разозлившись.

Но Карли не обратил на ее слова внимания и крикнул еще раз:

— Эй, Антс, дружище, погоди же!

Матрос вдруг широко осклабился, отер гармонику о полу пиджака, перешел улицу и сказал:

— Гляди-ка! Да никак это ты, Карли?

— Ну да, я! Что, знаться больше со мною не хочешь? — воскликнул Карли?

Моряк расстегнул ремни рюкзака — трах! — сбросил его на траву и потянулся, да так, что, казалось, кости затрещали. Э-эх, да он чертовски устал, ведь солнце палит, что твой огонь. Нет ли у приятеля холодной воды — освежиться малость?

Мирьям, хоть и здорово разозлилась про себя, все же глянула из-за цветов на матроса, который стоял на улице, и мало-помалу успокоилась: теперь, при свете утреннего солнца, он показался ей куда пригожее, чем в сумраке прошлой ночи. Карли ответил, что чего-чего, а воды-то в этом доме найдется вдоволь, ежели приятель пожелает войти. Услышав шаги по мостику, переброшенному через канаву во двор, Мирьям быстренько оправилась и села к столу, сделав вид, будто занята стопкой лежавших на нем альбомов.

В кухне разговаривали, смеялись, звякнула кружка о ведро, затем послышалось продолжительное бульканье — матрос с наслаждением пил. Наконец парни вошли в комнату, и Карли с вежливой официальностью сказал:

— Прошу, познакомьтесь. Мой друг — Антс Тобиас. Моя сестра — Мирьям. Садись, пожалуйста.