Эстонская новелла XIX—XX веков

Из набежавшей тучки брызнул дождик, и мелкий белый песок вокруг стал крапчатым. Но Мирьям не обращала на дождь никакого внимания, она лишь еще больше выпрямилась, переполненная пробудившимся в ней сознанием своей молодости и красоты; взять хотя бы вон того парня, который работает у садовника и который только что поздоровался с ней через улицу, — разве не посмотрел он на нее горящими глазами? Ну, прямо… прямо… словно волчонок! — несколько кокетливо подумала она. На минутку она представила, что скоро сможет стать замужней женщиной, которой уже все дозволено. И жизнь, и весь мир вдруг показались ей невероятно простыми: и чего в них особенного, право — надо лишь смело ухватиться за свое счастье, и все пойдет, как по маслу…

Возле самого дома Мирьям лихо сдвинула берет на левое ухо, выпустила на лоб поэтическую прядь волос и стала потихоньку напевать песенку. Сердце у нее заколотилось так сильно, что стали даже вздрагивать плечи, и она про себя решила не глядеть по сторонам. Но из этого ничего не получилось: головой Мирьям словно кто-то завладел и украдкой вертел ею. А когда девушка вошла на кухню, всю ее бросило в жар: за столом сидели двое — ее отец и ее любимый.

Мирьям тотчас приметила, что эти два совсем разных человека за короткое время успели уже стать большими друзьями. Да, такое невероятное сближение действительно произошло. Ибо старик более всего на свете любил крепчайший трубочный табак, а матрос не преминул подарить ему черный-пречерный «Ван-херварден», да не одну, а целых три пачки! К тому же и отец Мирьям несколько лет назад плавал вдоль побережья на паруснике с кихнускими парнями — ходил с грузом дров из Орайыэ в Таллин и в промежуточные порты, а с грузом камня — из Тыстамаа в Пярну и Ригу.

Когда вошла Мирьям, мужчины как раз рассказывали друг другу всякие небылицы — здесь были захватывающие истории об утопленниках, которые заманивают свои жертвы на подводные камни, о кораблях-призраках, на борту которых нет ни единой живой души, о блуждающих огоньках, зажженных мертвецами и вспыхивающих через такие же правильные промежутки времени, как морские штормовые буи на фарватере.

— Ой-ой-ой, беда, сколько их там меж подводных камней… этих беспокойных душ, оставшихся без божьей благодати и освященной земли… — задумчиво кивал головою старик.

— Еще бы! Уж это как водится! — подтверждал Антс.

Кухня с потолка до полу была наполнена горчайшим дымом. Приятели с жаром продолжали беседу, пока наконец невнимание милого не расстроило и не рассердило Мирьям.

— Хоть бы поменьше дымили… Дышать нечем, — сказала она ворчливо и прошла в комнату.

Прошлую ночь Антс спал на чердаке, но на этот раз за ужином отец торжественно заявил, что он во всяком случае такого положения не потерпит. Он посмотрел несколько мутными глазами сначала на жену, потом на сына и дочь, кашлянул и пространно и обстоятельно повел речь о том, какие тяготы переносит человек, мотающийся по белу свету на корабле. Под конец, стукнув по столу кулаком и сбросив свои ноги с перекладины стула на пол, отец сказал не спеша и веско, что в комнате, где спят Мирьям и Карли, найдется место и для третьего — для уставшего человека, — так он решил, и Антс может там располагаться.

— Ясное дело, почему бы нет, — сказал Карли и весело рассмеялся. — Все в порядке. Мебель ломать из-за этого не стоит.

Но Мирьям состроила гримасу, будто дело обстоит далеко не так просто, вздохнула и вставила:

— Как-нибудь, может, и обойдемся. Конечно, тесновато будет…

То был счастливейший вечер в ее жизни: она поняла это и вполне оценила. Мать, тихая старушка, вскоре ушла спать. Они остались вчетвером. Мужчины потягивали принесенное из лавки пиво, разговаривали, — до чего же хорошо было слушать бесконечные рассказы о море, рассказы явно приукрашенные, но тем не менее захватывающие, заставляющие сильнее биться сердце. А как хорошо было откинуться на спинку стула, закрыть глаза и дать свободу мыслям и мечтам! Отец и Антс все говорили, говорили, их голоса доносились словно откуда-то с дальних полей. Вот мужчины завели речь о кораблекрушениях, вот наперебой рассказывают о страшных днях, проведенных в утлой спасательной лодчонке, когда уж и не надеешься увидеть полоску земли на горизонте, когда над водою — ни вблизи, ни вдали — нет ни одной чайки, которая подала бы хоть каплю надежды. Становилось темнее и темнее. Все было словно волнующий сон: убогая кухонька, погруженная в полумрак близящейся августовской ночи, трое мужчин, склонившихся над стаканами пива, тишина на улице, тишина в доме. И душа семнадцатилетней Мирьям будто реяла в воздухе, то взлетая, то опускаясь — плавно, невесомо, словно ее нес куда-то легкий порывистый ветерок.