Et ce sera mon paradis (СИ)

— Позвольте мне помочь вам, — моляще произнес он и сделал осторожный шаг в её сторону. Его бледное осунувшееся лицо вспыхнуло, а глаза загорелись болезненным огнем. При свете заходящего солнца он пытался вобрать взглядом всё, что мог. Цыганка была действительно прекрасна, даже прекраснее, чем он смел представлять её в своих тайных мечтах. Её темные глаза, подобные двум бездонным колодцам, полные страха, были устремлены на него и всё ещё блестели от слёз; волосы, чёрные как ночное небо, спадали на округлые плечи. О, эти плечи… Он хотел касаться их, покрывать поцелуями. Её стройное гибкое тело. Сколько ночей ему представлялось оно в его объятьях, отвечавшее на его поцелуи? Такое хрупкое и живое. А эти смуглые пальчики сжимавшие амулет? Сколько раз видел он, как эти пальчики играли с бубном на площади. Как же хотелось притронуться к ним, почувствовать их тепло. Священник пытался хоть на мгновение отвлечься от созерцания красоты смуглянки.

Девушка поднялась на ноги, стыд охватил её, и она захотела скрыться от прожигающего взгляда архидьякона. Но, как можно было сбежать, так и не узнав, что ей предложит этот человек?

— Разве могу я довериться тому, кто с такой неистовой злобой прогоняет меня с площади, когда я прихожу заработать себе на хлеб? — чуть громче произнесла она, изобразив свою гримаску. — Вы хотите моей смерти, я знаю… Вы ненавидите меня, но почему? Я не сделала вам зла и не помышляла об этом.

Он стал ещё бледнее. Тихий хриплый вздох вновь вырвался из его тяжело вздымающейся груди:

— Это не ненависть. Это любовь… Я люблю тебя! — почти крикнул он, и его пылающие страстью и решимостью глаза встретились с её, удивлёнными.

— Но нельзя здесь говорить об этом, нас могут услышать. Молю, девушка, прими мою помощь, не бойся, — он протянул руку.

— Ах, что вы знаете о любви, — прошептала она, не придав его словам должного смысла. — О, мой Феб! — слезы вновь покатились по её щекам, и она закрыла их ладонями.

— Не произноси этого имени, если не хочешь причинить мне боль, — взмолился священник и упал перед ней, сжимая в объятиях её колени. — О, ты не знаешь, что такое несчастье! Быть священником и любить девушку, а в ответ лишь слышать ненавистное имя. Не плачьте, молю. Пойдемте со мной, и я сделаю всё для вашего счастья, — шептал он, покрывая её прекрасные колени поцелуями. Цыганка замерла, затем перестала плакать и попыталась отдалить его от себя.

— Не прикасайтесь ко мне! — как можно громче сказала она, однако рядом не было ни души, и её никто не услышал. — Вы говорите о любви и несчастье, обвиняете в том, что я ничего не знаю. Но разве это любовь? Отпустите меня! — цыганка оттолкнула его, и он сел перед ней на землю.

— Сжалься, девушка! Одно слово, и я сделаю тебя самой счастливой. Я сделаю всё, что ты прикажешь, отныне я твой раб. Твоё счастье — моё счастье. Не это ли любовь? О, безумец, я поддался чарам этих прекрасных глаз, — он уронил голову, обхватив её руками.

Девушка стояла неподвижно, боясь прикоснуться к нему и вызвать тем самым новую бурю страстей, кипевшую в склонившемся мужчине.

— Но что же любовь для тебя? — почти прошептал архидьякон.

— О, любовь. Любовь — это самое светлое чувство, — мечтательно произнесла она. — Это когда двое понимают друг друга и оберегают. Они оба любят. Да, вы правы, это одно счастье на двоих, но одного этого недостаточно. Они должны доверять друг другу… Любовь — это когда они принадлежат друг другу и душой, и телом, — девушка взглянула на Фролло. — Он не должен нападать на неё, как зверь. Это не любовь…

— Так почему ты не можешь принадлежать мне? О, несчастный! — в отчаянии воскликнул он. — Любить цыганку, её плечико, ножку и не иметь возможности даже прикоснуться, почувствовать это тепло… Но, что ж, будь по-твоему, — покорно ответил священник, сжав кулаки. — Ты не хочешь моих прикосновений, но подари хоть свои. Они принадлежат и душой, и телом. Это твои слова, девушка!

Мысли цыганки вновь были заняты Фебом, и она поспешила перебить архидьякона, желая узнать, чем же он может ей помочь.

— Что вы хотели услышать от меня? — гримаска вновь появилась на её личике.

«Что ты будешь моей и только моей», — подумал священник. Он поднял голову. Теперь его лицо казалось ещё бледнее.

— Что вы согласны пойти со мной в Собор. Я слышал, что вы хотите обрести веру. Я могу помочь вам. Я, как никто другой знаю, что для этого нужно. Только не отвергай моей любви! Молю…

Плясунья молчала, находясь под горящим взглядом архидьякона. Ей даже показалось, что кроме похоти и страсти она увидела в его глазах мольбу и немного искренней любви.

«Ах, если бы на меня так смотрел мой Феб».

— Только если пообещаете не прикасаться ко мне… иначе я убью вас, — она отошла на несколько шагов, стараясь увеличить расстояние между собой и человеком, всё ещё пугающим её своим состоянием.

Заветное согласие было, наконец, получено. Глаза священника просветлели, и он поднялся на ноги:

— Тогда нужно спешить, на ночь Собор закрывается, — Клод непроизвольно хотел было вновь схватить девушку, но та ловко выскользнула.