Et ce sera mon paradis (СИ)

«Ах, если бы только Джали была со мной, я бы не ощущала себя такой несчастной», — думалось девушке, когда ненависть утихала, и наступало чувство одиночества. Кругом никого не было, окна уже давно закрылись, и на город опустилась ночная тишина, нарушаемая лишь далекими криками бродяг. На небе загорались звезды. Девушка всегда любила смотреть на них и мечтать о светлом будущем, разговаривать с козочкой. Их появление несло в себе какую-то волшебную силу, неизвестную ей. Сейчас же ночные светила казались цыганке обыкновенными огоньками, простыми и молчаливыми, как камни на площади. О, эта гнетущая тишина. Даже спутник ее не проронил ни слова, и, кажется, шел бесшумно, а ведь именно теперь девушке хотелось услышать хоть что-то от него. Сейчас он был единственным, с кем она могла заговорить. Но архидьякон молчал, и она страшилась заговорить с ним первой.

Когда они подошли к Собору Парижской Богоматери, уже совсем стемнело. Со стороны Красных врат лишь лунный свет освещал дорогу, и пришедших увидеть не могли. Но, несмотря на это, священник поспешно достал связку ключей, остерегаясь остальных служителей. Девушке нельзя было появляться здесь, а, значит, ее необходимо не медля скрыть от посторонних глаз, закрыть в его личной келье, куда кроме него самого никто не заходил. Да, именно туда они сейчас и пройдут.

Архидьякон нашел нужный ключ, и одним движением подозвал цыганку. Она медленно подошла к нему и остановилась, как бы обдумывая, правильно ли она поступает.

«Ах, он, наверное, уже ушел. Я обманула его… никогда, никогда он мне этого не простит. И все же, я изменюсь, стану чище, лучше, и он полюбит меня. Да, полюбит вновь, и больше не будет смеяться. А сейчас уже поздно идти к нему», — девушка подняла глаза, встретившись с удивленным взглядом священника. Фролло готовился в любое мгновение броситься за плясуньей, если та вздумает бежать. Теперь он ее не отпустит, нет, никогда не отпустит.

«Маленькая мушка, попавшая в паутину. Но ведь, какая судьба — и я, и она являемся мухой и пауком. Она пленила меня своей красотой, а я заманил ее своей хитростью. Какая судьба…»

Но девушка не собиралась убегать. Она осторожно улыбнулась, шагнула к отворенным воротам, и тогда архидьякон впервые заговорил с ней, протягивая руку.

— Знай, пока ты не обрела веру, находиться в стенах Собора тебе запрещено. Есть только одно место, в которое я могу отвести тебя. Ты все увидишь, не бойся, — прошептал Фролло, откинув капюшон.

Цыганка опасливо коснулась пальчиками раскрытой ладони, и чуть не отдернула руку обратно, почувствовав, как холодные пальцы сжали ее, словно тиски.

***

Темная келья встретила пришедших нерушимой тишиной. Священник впустил девушку внутрь и закрыл дверь на ключ — теперь пути назад не было. Еще чувствуя жар ее ладони на своей, архидьякон отпрянул от цыганки, направившись к столу. Звон стекла наполнил келью, вспыхнуло пламя свечки, и тени задрожали на стенах. Эсмеральда стояла рядом с дверью, рассматривая помещение, в котором оказалась. Повсюду лежали всевозможные сосуды и другие необходимые для алхимии предметы, доселе неизвестные девушке.

«Ах, этот человек, наверное, настоящий колдун», — ужаснулась она и тихо спросила:

— Зачем вы закрыли дверь?

Ответа не последовало.

— Я не хочу быть пленницей. Если мне можно находиться в этой комнате, зачем же запирать ее?

— Ты не пленница, но первое время ты не сможешь покидать келью. Я запер ее, чтобы то чудовище, которого ты так боишься, не похитило тебя, — произнес архидьякон, и вновь стало тихо. Услышав про чудовище, цыганка больше не задавала вопросов. Хотя находиться рядом со священником было не менее страшно, чем в ту ночь с похитителем, Эсмеральда уверила себя, что все это она делает ради Феба, и что страх не может стать между ней и счастьем.

Фролло смотрел в окно, выходящее на озаряемую лунным светом площадь, и, предавшись воспоминаниям, казалось, забыл, что в келье есть еще кто-то.

И вскоре девушка продолжила изучение окружающих ее предметов. Равнодушно глядела на книги, покрытые пылью и лежавшие на полу. Эти старые переплеты, страницы с неизвестными ей знаками начали вызывать у нее некий интерес лишь после того, как она увидела в одной из них уже знакомое слово «Феб».

Архидьякон еще смотрел на площадь, боясь повернуться и взглянуть на цыганку. Сейчас она была в его власти, и, если ему захочется, он закроет ее здесь. Он может сейчас же наброситься на нее и ласкать так, как ему и не снилось, и никто не сможет помешать. А что же она? Сможет ли после этого полюбить его?

«О, любовь — это когда он и она принадлежат друг другу и душой, и телом». А он хотел обладать ее душой. Чем же он лучше этого солдафона, если желает только тело? Ничем, совершенно ничем. И все же, искушение было велико — теплота ее ладони, округлые плечи, тонкие пальчики, гибкое тело, — и священник не сдержался — повернулся.