Эта гиблая жизнь

– Баба? Клавка. Её, правда, как-то по-другому звать... Такая ссучара! Из таких, как она, в Чечню снайперш набирают. Русская, но... падла редкостная! Злобная, как... профура последняя. Он её где-то в Средней Азии откопал, в Москву перетащил, в эм-гэ-у всё всем заплатил, она у него студентка – на филологическом, что ли...

– На философском.

– Ну, на философском... А ты-то откуда знаешь?...

– Саня, старичок, это дочка моя. Звать Клеопатра...

И Ильин в двух словах рассказал поражённому и примолкнувшему Парамону, как он, собственно, очутился на даче Фомы.

8. Катарсис

Лесок промчали мгновенно. Возле выезда на шоссе Ильин увидал высвеченные парамоновскими фарами прижатые к обочине две бэ-эм-вухи и прижавший их микроавтобус «фольксваген». В нём сидели люди... «Мои пацаны», – не без гордости сказал Парамон. Он резко затормозил, остановился и опустил стекло окна. Из темноты возникли двое.

Один сказал в окно громко и мирно:

– Перетёрли, Александр Витальевич. Всё в порядке... Они бы сами отпустили... Пускай вот Мурат расскажет.

Второй (знакомый Ильину бандит-водила) произнёс тихо, проникновенно, виновато, на человеческом языке:

– Александр Витальевич, Джамал сказал – мы сделали. Извините, пожалуйста. Мы бы вашего человека и так отпустили. Джамал недавно позвонил, говорит, это Клавкины дела, не его, это она всё замутила, ваш человек ей должен чего-то. Он её отец, что ли... Но сейчас он ей больше не нужен. У неё там горе. У неё мать только что умерла.

Парамон бегло оглянулся на помертвевшего Ильина.

– Хорошо. Пусть мне завтра утром Джамал позвонит. У вас там джип стоит на даче...

– Да. Но он, – водила кивнул на Ильина, – ключи забрал и электрику под щитком порвал...

– Знаю! – проревел Парамон. – Надо ключи из зажигания вынимать и машину запирать! Всё привести в порядок и завтра к вечеру чтобы джип стоял у меня возле офиса! Я у вас джип забираю! Объяснишь Джамалу. Документы чтоб все оформили на меня!

Парамон повернулся к Ильину.

– Хочешь, этот джип тебе отдам?

– Нет...

– Смотри, твоё дело... – Парамон невидяще посмотрел на водилу. – Ну ты въехал?! С тобой всё. – Тот безгласно растворился в ночи. – Отпускай их, и за мной! – приказал Парамон своему подручному.

В Москву мчались в молчании. Ильин сидел рядом с Парамоном и тяжко тянул сигарету за сигаретой... Он не замечал дороги. Перед его глазами маячила ящерочья головка Дарьи Домовес, Клеопатра с железным взором, Джамал в длинном кожаном чёрном пальто и с телевизором в руках, а где-то за ними – Шурочка, но не сегодняшняя, а та, златовласая, счастливо смеющаяся пухлощёкая девушка, которая так и осталась там, в том времени, давно погасшем... Он вспомнил, как она тогда, вдруг посерьёзнев, предложила ему:

– Давай помолимся Лешему камню. Когда-то ведь здесь было капище. Давай?

– Давай, – усмехнувшись небрежно, как умудрённый жизнью старец, согласился Ильин. – И чего мы у него попросим?

– Молятся не для того, чтобы просить чего-то, а для того, чтобы боги смилостивились над нами и одарили нас счастьем на всю жизнь.

Она это так серьёзно произнесла... Она взяла его за руку, и они всем телом припали к нагретому гладко-покатому белесому боку Лешего камня. Поверхность его ласкала щёку бархатистой, приятной, какой-то первобытной шершавостью. «Молись», – прошептала Шурочка и притихла, закрыв глаза, прижавшись к камню щекой. Ильин держал в ладони её горячие тонкие пальчики... Почему об этом вспомнилось только сейчас, когда Шурочки уже нет... – Шурочка, милая, незабвенная, невозвратная!.. Сердце Ильина вскипало от слёз. – А ведь в тогдашнем шурочкином молении, в этом припадании к камню – определённо что-то было. Камень источал живое тепло. Через прикосновение к нему, выросшему здесь из земли вечность назад, Ильин почувствовал присутствие в жизни извечного, бессмертного начала, Абсолюта... Спустя много лет мысль об Абсолюте в человеческой жизни и судьбах мира и об отпадении человека от Абсолюта как причине несовершенства мира выкристаллизуется в его любимую историософскую идею... Как много тогда завязалось в его жизни! – и тянется оттуда, тянется от солнечного вечера в Немиловском бору, от Лешего камня, от счастливого шурочкиного смеха, от её цветов, от её синих глаз... А нынче – Шурочка умерла, её нет больше, а их дочь, зачатая в те безоглядно счастливые дни в русском раю, выросла во враждебно-чужой Азии злобным существом, Горгоной с мертвящим взглядом, не брезгующей быть содержанкой уголовника-чеченца...

Они взлетели на мост над окружной дорогой, и на миг глазам Ильина предстала Москва: огромный, от края до края горизонта, зыбящийся океан холодных туманных огней в бездне ночи – миллионы глаз, миллионы трепещущих жизней, миллионы судеб...

Ещё на перекрёстке Садового кольца, где ожидали на светофоре, чтобы повернуть к театру, Ильин увидал рафик «скорой помощи», задней дверью почти вплотную придвинутый к входу в Шурочкин подъезд.

– Нам туда, – с тоской сказал Ильин. – Вон моя «девятка»...