Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Начат в 10 часов 5 минут утра, то есть ровно через час после окончания обыска в Пушкине, завершен в 10 часов 5 минут следующего дня. Целые сутки без сна и отдыха трудились пять человек: те же Погосов и Иванов и примкнувшие к ним Соловьев, Коростелин, Тимофеев. Работали на совесть. В протоколе педантично зафиксировано изъятие книг, бумаг, рукописей, фотографий, многого другого. 44 пункта. Об объеме изъятого можно судить, например, по пункту 38: «Различные труды Вавилова Н.И. и материалы по заграничным поездкам в Абиссинию, США, Японию, Англию в двадцати двух папках» (жирный шрифт мой. – С.Р.).

Подпись Е.И.Барулиной удостоверяла, что всё записано правильно. О том, что она пережила за эти сутки, протоколы безмолвствуют.

Почти все изъятые материалы будут уничтожены как не относящиеся к делу и потому «не имеющие ценности». Повезет нескольким книгам да фотографии А.Ф.Керенского: свидетельство антисоветских настроений обвиняемого. В протоколе она значится под номером 9. А под номерами 43 и 44 значатся «пистолет кремневый с отделкой из белого металла» и «два винтовых боевых патрона». Они, как ни странно, уликами против обвиняемого не станут.

Еще один обыск был 7 августа во Львове – в гостинице «Народная». В ней Вавилов и его спутники останавливались перед приездом в Черновицы. Оставили в чулане часть вещей, чтобы забрать на обратном пути. За ними и явились энкавэдэшники. По книге записей оказалось, что на имя Вавилова ничего не оставлено, но не уходить же с пустыми руками! Забрали чемодан и корзинку Лехновича. Ему потом стоило много нервов и крови заполучить их обратно…

2.

10 августа 1940 года арестованного академика Н.И.Вавилова доставили во внутреннюю тюрьму НКВД, что во дворе дома № 2 на бывшей Лубянке – тогда уже площади Дзержинского.

До революции здесь была пятиэтажная гостиница пароходного общества «Кавказ и Меркурий», а во дворе скромно ютилась еще одна гостиница, маленькая, двухэтажная – страхового общества «Россия». С улицы ее не было видно, что, вероятно, понравилось Феликсу Эдмундовичу.

Оба здания отошли к его ведомству: штаб-квартира ВЧК (позднее ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ) в вольготном пятиэтажном здании, а укрытая во дворе двухэтажка стала внутренней тюрьмой. Для самых опасных врагов режима.

В секретной инструкции от 29 марта 1920 года говорилось:

«Внутренняя (секретная) тюрьма имеет своим назначением содержание под стражей наиболее важных контрреволюционеров и шпионов на то время, пока ведется по их делам следствие, или тогда, когда в силу известных причин необходимо арестованного совершенно отрезать от внешнего мира, скрыть его местопребывание, абсолютно лишить его возможности каким-либо путем сноситься с волей, бежать и т. п.».

С годами число «наиболее важных контрреволюционеров» множилось, двухэтажка перестраивалась, надстраивалась, сравнялась по числу этажей с главным зданием и даже превысила его.

Шестой этаж был поделен на отсеки с высокими глухими стенами, но без крыши. Так был решен вопрос о прогулках заключенных. Оставлять их совсем без прогулок было негуманно, а выводить даже в огражденный двор – опасно: вдруг кто-то сумеет перебросить записку или каким-то другим способом «снестись с волей». Гениальным взлетом чекистско-архитектурной мысли прогулочные дворики были вознесены к небесам.

При перестройке гостиницы в тюрьму было предусмотрено и многое другое.

В стены между камерами заделали звукоизоляцию, чтобы зэки не могли перестукиваться. Лестничные клетки были надежно отгорожены металлическими сетками, чтобы арестант не мог сигануть в пролет, как когда-то сделал (согласно официальной версии) Борис Савинков. Длинные галереи с нишами через каждые несколько шагов соединили тюрьму с основным зданием НКВД, чтобы водить на допросы, не выводя на улицу.

В камерах производились неожиданные шмоны, арестантов раздевали догола, обыскивали одежду, постели, тумбочки, осматривали самые интимные части тела. Отбиралось всё недозволенное, будь то огрызок карандаша, кусочек бумаги, самодельный ножик, изготовленный из ручки, отломанной от жестяной кружки…

Нумерация камер шла вразнобой, чтобы зэки не могли по номеру камеры догадаться, в какой части здания находятся.

Режим строгий. Спать приходилось при ярком свете: электролампочку под решетчатым колпачком нельзя было выключить. Накрыться с головой, даже убрать руки под одеяло запрещалось. Если кто-то во сне убирал руки, надзиратель, заглядывавший в «глазок», входил и будил нарушителя.

При всем том условия обитания во внутренней тюрьме были много лучше, чем в «обычных» тюрьмах.

От бывшей гостиницы в камерах сохранились паркетные полы и высокие потолки. У каждого арестанта была своя койка с чистым, регулярно сменяемым бельем.

Чистоте уделялось особое внимание. Вновь поступавших направляли в баню, одежда прожаривалась, дабы не занести вшей и с ними тифозную заразу.