Бессмысленно предполагать, что Л’Анжелер сфабриковал эти записи, чтобы бросить подозрение на Маделейн. Миссис Теннисон Джессе верно подмечает, что он смог лишь прошептать своей квартирной хозяйке во время последнего приступа о подозрении, что все случилось из-за его «суженой» — и игра была окончена. Но он ничего не сказал о причине своего состояния. Потом, что касается версии о самоубийстве: кто может принять раздельно три дозы — 19 и 22 февраля и 21 марта — для того, чтобы покончить с собой? К тому же, зачем выбирать такой мучительный яд как мышьяк? А его последние слова: «Если бы только немного поспать, все будет в порядке» — вряд ли говорят о желании свести счеты с жизнью.
Слишком мало внимания было уделено тому факту, что она в один из дней второй недели февраля пыталась достать
маленький пузырек синильной кислоты. Это совпадает с первыми признаками опасности для Л’Анжелера. Любопытно, что ее постигла такая же неудача, что и мисс Лиззи Борден, когда она пыталась приобрести то же смертоносное вещество, и в результате ей пришлось использовать более грубый инструмент — топор. «Она сказала, что ей это нужно для рук» — сказал мальчишка-посыльный. В своем объяснении она не сослалась на рекомендацию своей школьной подруги, как это было с мышьяком. Но применение синильной кислоты в косметических целях — это что-то настолько новое и поразительное, что действительно требует пояснений. Ссылки Маделейн на косметику были до- вольно-таки странными...Печально, что у нас нет изображения ее прелестей, которые она предполагала приукрасить. Вырезанные по дереву портреты, опубликованные в газетах того времени, крайне непривлекательны и изображают особу женского пола с лошадиным лицом, отталкивающего вида, Судя по переписке, она фотографировалась, но, к сожалению, о фотографиях ничего не известно. В письме к Л’Анжелеру в ноябре 1856 года она говорит: «Эмиль, я знаю, что от моего портрета ты не получишь удовольствия, я там такая злая, но, любимый, когда он делался, мне пришлось просидеть у этого ужасного человека с 12 часов до 4-х — до самого закрытия. Я ничего не ела еще с вечера и была в ярости». Да, просидеть столько времени с голодным желудком было суровым испытанием! Фотография в то время выполнялась на стекле в виде дагерротипа. У большинства из нас есть зловещие, похожие на призраков изображения наших предков в золоченых оловянных рамках, которые обычно хранятся в отделанных бархатом кожаных футлярах. Что представлял из себя портрет Маделейн, становится ясно из ее следующего письма, с которым она отослала портрет своему возлюбленному: «Я положила портрет в старую книгу, чтобы не чувствовалось, что он стеклянный». В других письмах она пишет: «Надеюсь, вскоре ты получишь оригинал, который тебе понравится больше, чем портрет на стекле»; «Скажи, что Мэри (Перри) говорит о моем портрете? Он совершенно уродлив». Наконец, в феврале 1857 года, когда она пытается разорвать путы, которыми была связана, она пишет: «Я буду очень обязана тебе, если ты принесешь мне мои письма и портрет в четверг вечером, в 7 часов. Будь рядом с воротами и К.Г. (Кристина Гаррисон — служанка, посвященная в интригу) возьмет у тебя сверток». Но на эту встречу Л’Анжелеру прийти не удалось, и «портрет» был найден полицией среди его вещей 31 марта и включен в список вещественных доказательств обвинения. Что с ним случилось потом, я не могу сказать. Возможно, по просьбе родственников, портрет им вернули.
Мое сожаление из-за утери «портрета» разделяет Генри Джеймс, который несмотря на свой утонченный и привередливый вкус, был в восторге от хороших убийств. Я лишь подарил ему копию официального отчета о судебном процессе, составленную Форбсом Ирвином (Эдинбург, 1857). Принимая мой подарок, он довольно интересно прокомментировал дело, что наверняка будет приветствоваться поклонниками Маделейн. Вот его письмо:
«Карлайл, дом 21
Чейн Уолк, Южный Уэльс
16 июня 1914
Мой дорогой Роугхед,
Ты предложил мне драгоценную вещь, я очень тронут. Но я также беспокоюсь о влиянии на твои успехи, твое будущее и тех, кто от тебя зависит, которые могут оказать такие проявления щедрости. Этот отчет очень редкий и ценный, и, принимая его, я чувствую себя так, будто забираю хлеб у неизвестных поколений. Я с благодарностью склоняю голову, но лишь при условии, что он вернется во владение дарителя после моей кончины
[12].