Эта тварь неизвестной природы

Он и катил, не допуская ностальгических приступов при виде знакомых мест и сооружений, и из старых времён, и из новых. Вот тут, на траверзе «Веги»¹⁶ он и Весёлой провесили полгода назад ещё один перевал через железку, третий из известных. Вот стоят наши вешки, замаскированные, чужак нычки не постигнет. Вот тут я впервые в жизни увидел Житкура¹⁷. Вяткин (скотина Вяткин, уточним) вёз меня со сломанной рукой на Барбосе – тогда ещё просто автобусе – в госпиталь на рентген, и именно здесь старший автобуса подхватил с обочины странного военного человека – в солдатском бушлате, в офицерской фуражке, обёрнутой в целлофан, с вещмешком за спиной и с ППШ на шее, с сильной сединой в слишком длинных волосах капитана. Старший, подполковник, отдал вошедшему такую честь со вставанием, что весь автобус начал усиленно не обращать на капитана внимания. А он отсалютовал, и скромно остался стоять на ступеньках, хотя ему попытался кто-то уступить место… А вот и «Четвёрка Старая»¹⁸, и поворот на знаменитую свалку¹⁹. Эта свалка маскирует древний «королёвский» старт, две затопленные, спасибо Пеньковскому, шахты, да бетонную площадку, с которой запускали собак в космос. Тут мы сворачиваем и готовимся мысленно пустить скупую слезу при виде родимой «91-й»²⁰, где прошли наши молодые армейские полтора года, и куда ещё никто и никогда в Зоне не добирался. Во всяком случае, никто и никогда не возвращался, чтобы сообщить, что добрался. И тут же кончилась железка, теперь только бетонка соединяет мир с глубинами сверхсекретного полигона… Стоит часть, как живая, гляди-ка ты. Труба торчит, и зелено всё. Четыреста немцев на четыреста солдат. Может, они все обратно возникли, как эти, из «могилы»? – подумал вдруг Фенимор, подскочив на сиденье. Но тут же вспомнил явно пустой утренний город, оценил свои теперешние ощущения, и успокоился. Из Зарницы не возвращаются. Из «могилы» – да, повезло приехало. Из Зарницы – нет.

Вот свинарник²¹, где была корова, а свинари откуда так любили фотографироваться, что молока парного у меня было столько, что я лейтенанту Кулибину тайно его засылал, для беременной его жены, и подполковник Олег, знаменитый Немец-Человек любил вечерком зайти, выпить кружечку из холодильника начальника штаба. А вот будка регулировщика, коих я проехал штук пять, но именно в этой мы устроили антивоенный хэппенинг, из-за которого были репрессированы участники – чертёжники из секретки, сосланные жестоким подполковником Симаковым в батареи по дембель и там, видимо, сгноённые. Меня уже не было, я уже на «Девятку» уехал. (Кстати, история с ефрейтором без головы как раз в те дни и происходила, когда мы у будки этой резвились.) А вот Генеральская вышка²², похожая на магазин-стекляшку, с секретным бункером под ней, в котором за массивным шлюзом с цифровым замком всего-то-навсего банкетный зал, обитый обожжённой лакированной рейкой.

Около двух часов дня он остановился помочиться у поворота к 17-ой площадке²³, объектом вожделения самых высоких чинов мировой администрации, за трек к которой официально и платили полмиллиона долларов безоговорочно. Сюда торила часть пути и его самая первая группа, где он был самым младшим. Сюда, и это достоверно, отправляли пожизненников-добровольцев – с обещанием помилования. Тренировали, помнится. Один из них, судя по всему, убил Папашу, добрая память, и Яночку, добрейшая. Фенимор смотрел на вышки охраны в километре от бетонки (сильно разрушенной здесь, давно неухоженной, задолго до Зарницы), на капониры, на ряды проволоки, на машины, стоящие на площадке, и не испытывал никаких трекерских чувств, что ему казалось нечестным. Всё-таки легенда, должно же что-то шевельнуться. Ничего не шевелилось. Были Катёнок и Майка, были годы смертельного пути к ним, освящённые точным знанием реальности воскрешения. И всё. Всё-о.

Около трёх часов он был в семидесяти пяти километрах по прямой от города. Бетонка кончилась шесть километров назад, грунтовка представляла собой блёкло-бурый шрам в полыни, но она была очень хорошо Фенимору знакома, он учился водить капитанского «козлика» именно на ней, всласть нагонявшись от «Девятки» до бетонки и обратно. «Скорая» тянула, не выказывая никаких признаков усталости. Зато у Фенимора болели зад, спина и плечи. Бензина осталось немного, но он решил доехать на остатках и заправиться наново уже там²⁴. Это было проявление нетерпения, то есть – слабости, но он сознательно отпустил вожжи: хоть как-то заземлить бьющий в виски страх пустышки. Он знал, что капитан Житкур не обманывал его, вербуя его подписать контракт, и то, что Вяткин, работавший в Беженске врачом, бездарно корчил из себя незнакомца, тоже имело значение, хотя и выбесило навеки, но страх был. Страх открыть пустой сундук.