Этаж-42

Петр улыбнулся и отрицательно покачал головой. Он оглядел просторное, холодное помещение гаража с большими маслянистыми пятнами на цементном полу возле смотровых ям. А потом начал говорить Николаю Львовичу о скрытых резервах в их работе, о духе товарищества в бригаде, об интересах общего для всех дела… В бригаде Найды жлобов нет… Нужны панели… А время не ждет…

Наверное, хлопцы из гаража поддались горячим уговорам Петра. Помогала и Ванда из диспетчерской, белокурая хохотушка. «Ты, Петь, старайся с транспортом, а элементики тебе будут, — говорила она кокетливо, повисая у Петра на руке. — Все для вашей бригады. Мы о тебе помним, Петенька!»

Найде бы радоваться. Но настоящей радости он не испытывал. Все, что говорил Петр с трибуны, его смелость, вернее дерзость, стремление вырваться вперед, дополнительные машины, его суетливость и нервное покрикивание на товарищей — все это было Найде неприятно. Не было прежней доброты в парне. Он только гнал, гнал…

Тревожило Алексея Платоновича и другое: до сих пор Петр ни словом не обмолвился о тетради в клеенчатой обложке. Были это фронтовые записки Найды. В минуту, когда настиг его сердечный приступ, попросил передать их Петру. И в случае, если бы произошло самое страшное… если бы «скорая» запоздала, — Петр должен был обо всем рассказать их общей знакомой из Лейпцига, молодой журналистке Инге Готте. Но Петр все отмалчивается и держится в стороне. А вдруг, не дай бог, где-то обронил ее, выскользнула тетрадь из рук ночью на улице, упала в снег или забыл ее в троллейбусе…

Вечером, разговорившись с Ольгой, во всем ей признался. Жена удивилась:

— А на что тебе Петр? Пошел бы прямо в редакцию, в газету. Сколько корреспондентов вокруг тебя толчется. Сам говорил, писатели не раз к тебе обращались, вот и посоветовался бы с ними. И подправили бы, и напечатали.

— Тогда мне было не до писателей…

Ольга закусила губу, чтобы не вскрикнуть, чтобы не показать, как перепугал ее тот внезапный сердечный приступ и как жутко ей стало сейчас от его слов.

— Если всякий раз, когда где-то кольнет, о смерти думать, то как жить, Алешенька! — как можно беспечнее сказала Ольга, силясь улыбнуться.

— Кольнуло не кольнуло, а подумал. Потому и Одинца к себе вызвал.

— Ох, боже, боже! — Ясные карие глаза Ольги наполнились слезами. — Алешенька, родной мой… Так ты и вправду… про смерть?..

— Ну уж и про смерть! — сказал Найда и, одернув на себе полосатую пижаму, подошел к телевизору, включил его и принялся настраивать, чтобы изображение было четким, — как раз передавали программу «Время». — Всякое бывает, Оленька. Как-никак, а сердце, можно сказать, главный механизм у человека. Что-то в нем износится… недотянет или перетянет… и каюк!.. И никто не расскажет людям, как все было на самом деле, и никто не поможет Инге разобраться в своей судьбе… Я ведь возил Петра в Визенталь, показывал тот сиротский дом… И вот отдал ему тетрадь. Почему он отмалчивается? Очень мне не нравится эта его игра в молчанку…

Потянуло на весну, небесная синь слепила глаза, солнце щедро пригревало, и у строителей на верхотуре гулял влажный южный ветерок. Каждый вечер Невирко и Корж отправлялись в институт — Виталий тоже решил поступить на вечерний и теперь посещал подготовительные курсы.

— С какой стати, думаю, ты будешь с дипломом, а раб божий Виталий станет пугать девчат своей необразованностью! — говорил он, когда поздней порой они возвращались из института в общежитие.

— Правильно делаешь. Без знаний на белом свете многого не достигнешь, — усмехнулся Невирко.

— И без надежного тестя тоже. А вы, маэстро, кажется, дали маху.

— Заткнись! — вдруг разозлился Петр. — Лучше признайся, что до сих пор локти себе кусаешь из-за Файки Слимаковой. Из-за сберкнижки ее папаши…

Прошлой весной Виталик начал было приударять за дочкой начальника участка соседней стройки — Слимакова Ивана Петровича. Файка хвасталась перед парнями отцовской сберегательной книжкой, новенькой «Ладой» и кооперативной квартирой над самым Днепром.

— Я оставил поле боя совершенно добровольно, — сказал Виталик, поднимая воротник куртки, чтобы защититься от пронизывающего ветра. — А вот ты скажи: неужели Майка тебя разлюбила? Ведь такая шальная, зимой в морозы ждала на автобусной остановке. Жалеешь, да?

— Не жалею. Получил хороший урок, — криво усмехнулся Петр. — Делом надо заниматься, Виталик. Делом!

— А что оно, дело, если на сердце пустота!

— Может, и не пустота…