Этаж-42

— Я и без вымпела проживу. А то можно подумать, что ты для меня стараешься.

— Наш брат рабочий для всех старается, — со снисходительной улыбкой сказал звеньевой. — Вот вы моете пол, чтобы мне было приятно, а я на верхотуре панели укладываю, чтобы люди жили в новых красивых домах, чтобы Алексей Платонович гордился своей работой.

Зазвонил телефон. Петр взял трубку, сразу узнав голос Гурского. Это был голос с интонациями подчеркнутого дружелюбия и расположения, так Максим Каллистратович всегда теперь разговаривал с ним. Он спросил у Петра, как идет подготовка к решающей ночной смене, хватит ли внутренних панелей, пообещал прислать к завтрашнему дню рабочих из лифтомонтажа — пора уже браться и за подъемник — и с тревогой в голосе добавил, что могут быть затруднения с подземщиками, у которых всегда дел по горло, всегда чего-то не хватает, и порой пусковые объекты остаются не подключенными к теплотрассе.

— Впрочем, я сказал твоему прорабу, что мы это уладим, — пообещал бодрым тоном Гурский. — Я с Бовой в хороших отношениях, он — управляющий Горподземстроем. С ним только надо деликатно и обходительно говорить. — Тут Гурский слегка как бы запнулся, помолчал одно мгновение и далее не то попросил, не то изрек тоном служебного указания: — Кстати, ты не смог бы сегодня сделать дельце для этого Бовы? На часик подскочить в одно место?

— Куда? — удивился Петр и сейчас же подумал, что ребята будут недовольны его отлучкой. Особенно в такую ответственную смену.

— Да ненадолго. Мы ему тут выписали мешков двадцать цемента, из резервных фондов. У них — запарка, не успевают с колодцами.

Петр хотел было возразить, напомнить о последнем, самом важном рывке, но Гурский все тем же уверенно-спокойным, совершенно беззаботным голосом повторил просьбу, в которой Петр уловил металлические нотки. Нужно, мол. Для дела нужно. Зато Бова завтра же подведет к их дому теплосистему. Должна быть взаимовыручка. Короче, документы в порядке, машина прибудет в девятом часу, пусть Петр подъедет на склад с водителем и там погрузят цемент. Обо всем уже договорено.

— Ты пойми меня, это крайне важно, — произнес строго и настойчиво Гурский, уже не убеждая Петра, а как бы делая его своим соучастником. — Я посылаю тебя потому, что ты у меня самый надежный человек. Бова нам еще пригодится.

Ночная смена в этот день оказалась нелегкой. Монтажники спешили, работа шла рывками, панели поступали негабаритные, Саня Маконький был зол и не хотел их ставить.

Когда на город опустились сумерки, Петр услышал рокот мотора: по разбитой колее вкатывался на строительную площадку самосвал. «Приехал все-таки», — глянул вниз Невирко и понял, что это за ним. Его охватила невыразимая тревога: все-таки придется на время оставить ребят.

— Вы уж тут без меня… — сказал он Сане, который заученным движением руки давал сигналы крановщику. — Вон за мной машина из управления… Соображаешь?..

— Ясно, — озабоченно ответил длинный как жердь Саня, даже не взглянув в его сторону. — Бутылку лимонада захвати по дороге.

— Сообразим кое-что и покрепче, — с деланной веселостью сказал Петр.

Как только звеньевой очутился в темном лестничном пролете, он подумал: «Мог бы Саню не обманывать, а сказать все как есть. Ведь за час не успею…»

Машина ждала у бытовки, уже развернувшись передком к проходной. Петр увидел шофера, тот был в пиджаке, сапогах и старенькой шляпе с обвислыми полями. Невирко сразу узнал Николая Львовича: тот стоял у заднего колеса и придирчиво осматривал его, будто сомневаясь, выдержит ли оно дорогу.

— Дядя Коля, вы? — немало удивился Невирко тому, что с поручением от Гурского на самосвале прибыл почему-то водитель панелевоза. Петру показалось это подозрительным и странным, но в то же время как-то успокоило его. С Николаем Львовичем всегда работалось легко и просто. Шофер, не отозвавшись, с недовольным видом ударил несколько раз ногой по заднему скату, затем подошел к переднему — и тоже ударил его ногой и лишь после этого поднял глаза на Петра.

— Страсть как не люблю ездить на чужих машинах! — произнес он ворчливым тоном, но объясняться, почему приехал на чужой и вообще какое он имеет отношение к этому делу, не стал. Только в его выцветших, как осеннее небо, глазах блеснули лукавые искорки. — Давай, парень, без канители. Время — деньги.